Книга Пи*ец, сказал отец - Джастин Халперн

Папа призадумался. Снял руку с моего плеча:

— Во-первых, я знаю, как достаются деньги. Я каждый день работаю и зарабатываю, черт возьми, а ты еще ни дня не проработал.

— Но мама тоже работает, — вставил я.

— Слушай дальше. Во-вторых, мама намного добрее меня, а я вредный как черт.

С этими словами он поцеловал меня в лоб и ушел.

Видеосъемка в рождественское утро

— Хорошо… а теперь, когда будешь распаковывать подарок, улыбнись… Да нет же, балбес! В камеру улыбайся, не подарку!

Когда мы затеяли семейный поход

— Нет уж, я дома останусь. Вы отдохнете в кругу семьи, а я отдохну от семьи. Поверьте, так и мне, и вам будет лучше.

О моем табеле с круглыми пятерками

— Ну и ну! Ты умный парень, и мне насрать, что про тебя говорят люди… Чего ты, я же пошутил, никто не говорит, что ты дурак. Чего только про тебя ни говорят, но дураком не называют.

Когда меня ужалила пчела

— Ну ладно, ладно, успокойся. Горло не перехватывает?.. Сходить по-большому хочешь?.. Нет, нет, от пчелиных укусов этого не бывает. Просто ты мечешься из угла в угол — я думал, в сортир приспичило.

Как определить свежесть пищи

— Спрашиваешь: «А вдруг испортилось?» Ой, бля, мне-то почем знать? Возьми да съешь. Затошнит — значит, уже протухло. Ну вы даете — думаете, у меня вместо глаз микроскопы?

Как вести себя с задирами

— В жизни тебе повсюду встретятся мудаки, но ты помни главное: широкая задница не страшна, вонючая — страшнее.

О тишине

— Тишина, мне нужна тишина… Черт возьми, это не значит, что я тебя не люблю. Но в данный момент тишина мне милее!

Не всякого позволительно подкалывать

— О черт, я ведь про тебя забыл, один уехал. Прости, пожалуйста. В общем, больше я эту вашу паршивую команду не тренирую.

Когда мне было десять лет, папа, не вняв голосу разума, вызвался тренировать нашу команду по бейсболу. Спустя полгода, весной 1991-го, карьера тренера Сэма Халперна оборвалась внезапно и со скандалом.

Тут требуется экскурс в прошлое. Когда в 1972-м мой папа обосновался в Пойнт-Ломе, приморском пригороде Сан-Диего, там жили преимущественно военные. Папа почувствовал себя в своей стихии — ведь он когда-то служил на флоте. Но со временем Пойнт-Лома стала привлекать богачей — как-никак до пляжа рукой подать. И вокруг нашего скромного домика вымахали настоящие дворцы. Папа морщился. А когда с нашей улицы съехал последний старик-офицер, наш сосед, и на его участке обосновалась молодая пара, папа вскричал:

— Ну вот! Теперь меня автоматически будут считать говенным яппи! Только за то, что я здесь живу! Тьфу, пропасть!

Итак, когда я пошел в школу, наша бейсбольная команда — она называлась «Маяк Тома Хэма» — состояла из ребят, чьих родителей мой папа терпеть не мог. Да и сами дети по большей части были наглые и избалованные. Я чуть ли не с первой минуты смекнул, что ничем хорошим дело не кончится. Но папа любил бейсбол и меня. И полагал: для того чтобы тренировать мою команду, этого вполне достаточно, разве нет?

Сделавшись тренером, папа установил одно-единственное правило: все игроки — и умелые, и неумелые — должны проводить на поле одинаковое количество иннингов. На первом же собрании он нам заявил:

— У нас детская секция, а не высшая лига. Почти все вы играете ужасно, и это вполне нормально. Хотите играть лучше? Играйте больше. Другого способа нет.

Итак, в каждом матче мы выходили на поле поочередно, и каждый играл по четыре-шесть иннингов. Если же кому-то приходилось загорать на скамейке не два иннинга подряд, а целых три, этим кем-то непременно оказывался я.

— Ты же отличный игрок. Сам знаешь. А эти паршивцы, когда я удаляю их с поля, ревут в три ручья, — утешал меня папа.

— Значит, если бы я разревелся, ты бы разрешил мне играть? Так нечестно, — сказал я, сидя на скамейке запасных.

— Нет, если бы ты разревелся, я бы все равно тебя удалил. На двойной срок — нечего реветь из-за пропущенного иннинга в какой-то дохлой детской секции. Ты — мой сын. А жизнь вообще никого по головке не гладит.

Моим товарищам и их родителям мой папа сразу же, мягко говоря, не очень приглянулся. Его правило насчет одинакового числа иннингов — просто издевательство, считали они. Как-то на матче один папаша принялся ругать моего прямо с трибуны. Возмущался, что его сыну не позволяют играть дольше других:

— Из-за вас мы вот-вот проиграем! Лучшего игрока — на скамейку запасных?!! Идиотизм!

Кстати, его сын был известен тем, что постоянно ковырял в носу.

— «Лучшего игрока»? Где его глаза, бля?! — пробурчал под нос мой отец.

Критик не унимался. Видно, не сознавал, что тренер на грани срыва. И когда тот бесконечный иннинг все-таки завершился, тренер Халперн взбежал на трибуну:

— Каждый играет столько же иннингов, сколько другие. Такое у меня правило. Или вы думаете, что пришли на чемпионат мира? Черт возьми, это детская секция! Наш райтфилдер весь матч чешет себе задницу, но даже он это правило усвоил. А вы что, не можете?

После папиной вспышки родители приумолкли, но в своем кругу продолжали роптать. Отголоски через детей доходили до меня. Через неделю на тренировке один парень, Маркус, тронул меня за плечо. Я обернулся и услышал: «Мой папа говорит, что твой папа мудак».

Я не сразу нашелся что ответить. Попросту остолбенел. Потом сказал:

— Ничего подобного. Твой папа неправ.

Тут в мою голень ударился мяч. Я обернулся и сообразил, что прозевал свою очередь принимать. Вот папа мне и напомнил:

— Не зевай, сын! Руки из задницы-то вынь!

Ох! Вот и заступайся за него перед командой!

С каждой тренировкой юные мажоры и их родители все сильнее доставали папу. Он-то пришел учить детей играть в бейсбол. А получалось, что это его учат терпению и сдержанности, хотя он никого не просил давать ему уроки.

И вот на одной из тренировок, в мае, напряженность переросла в открытые раздоры. День выдался жаркий, и ребята решили, что им неохота разминаться по папиной программе, которую он усвоил еще на флоте. Когда папа велел совершать пробежки между фаул-мачтами,[6]один парень взбунтовался.

— Дурацкое занятие. Бейсболисту бегать не обязательно. Это все настоящие тренеры знают! — заявил он во всеуслышание, стоя перед моим папой подбоченясь.

На эти слова смутьяна наш мужественный вождь среагировал, точно Брюс Уиллис в финале «Шестого чувства» — ну, когда он осознает, что в первой же сцене фильма был убит и стал призраком. Шок, полное смятение, частое пыхтение. Папа изо всех сил старался не потерять над собой контроль. Но все было тщетно: конфликт перешел на уровень, когда разум бессилен. Под конец папа заорал: «Раз так, тренируйте себя сами, козлы, и идите в жопу!», обращаясь к четырнадцати мальчишкам и насмерть перепуганному младшему тренеру Рэнди. Вообще-то Рэнди стал тренером только потому, что его бросила жена, — пытался отвлечься от грустных мыслей, так что его нервы были не в лучшем состоянии.