Книга Дела и ужасы Жени Осинкиной. Книга 2. Портрет неизвестной в белом - Мариэтта Чудакова

Женя увидела только одно – что письма с ятями и с ерами, то есть твердыми знаками. И поняла, что написаны они еще до советской власти. Папа ей давно объяснил, что букву «ять» и твердый знак в конце слова после согласной отменили в 1918 году. А вдруг их писал какой-нибудь знаменитый человек? И вручая письма Ване Бессонову, Женя сказала коротко:

– Ты лучше всех разберешься.

И Ваня, если честно, надеялся здесь на помощь Аллы. У него, как и у Жени, было предчувствие, что конфетная коробка таит в себе нечто необычное.

Глава 9В самолете. О чем думал Ваня Грязнов

А у Вани Грязнова было свое задание. Друг детства его отца, полковник милиции, работал в Москве. Отношения их в последнее время охладились. Но Ваню он, своего сына не имевший, любил, в последний раз, уезжая из Златоуста, звал в Москву и вообще предлагал обращаться за любой помощью. Как чувствовал, что скоро она понадобится.

Дело в было в таинственной записке, находившейся в конверте, который какой-то незнакомец оставил еще в марте жителю Оглухина Горошине – с тем, чтобы тот передал конверт другому незнакомцу.

Вручение конверта Горошине происходило как раз в тот день, когда утром откопали в снегу тело бедной Анжелики. Но за пять месяцев так и не появился в Оглухине ни один, ни другой. И в августе, когда все члены Братства туда съехались и Горошина принес в дом Мячика конверт, было принято решение – конверт вскрыть.

В записке было всего две строки. Одна – Дуга 1982 БрИ. Вторая – Дать 50. Со второй было ясно – пятьдесят долларов было обещано Горошине, если он вручит конверт тому, кто за ним обратится. А первая была расшифрована соединенными мозговыми усилиями Кутика и Вани-опера. Они пришли к решению (или гипотезе), что это – номер ячейки (23) и шифра (1982) в камере хранения Курского вокзала. Туда один человек вез что-то важное – и сообщал шифр другому, чтобы тот это важное забрал. А взято было это важное в Оглухине. Где – неизвестно. А оба человека, повторим, – и тот, кто вез это в Москву, и тот, кто должен был получить шифр и, видимо, поехать за этим туда же, – исчезли.

Сейчас Ваня Грязнов надеялся, что знакомый полковник поможет вскрыть ячейку на Курском вокзале и проверить их предположение. Без милиции вскрывать чужую ячейку Ваня никогда бы не стал. Но картинка, как они с Бессоновым приходят в вокзальное отделение милиции, начинают размахивать конвертом Горошины и объяснять Кутиковы слова про сборные Бразилии и Италии (а именно через футбол – представьте себе! – расшифровал Кутик записку; об этом рассказано было в первом томе нашего правдивого повествования), тоже как-то плохо рисовалась. Вот почему надежда его была на полковника Пуговошникова, дядю Толю.

Да, в Москву лететь было надо, как ни крути, – и по шифровке в конверте, который нельзя же было взять да и утопить в Миассе, и по личным делам. Тут тоже без совета дяди Толи было ему не обойтись.

Но прекрасно знал Ваня, что и за Уралом остался ворох дел, с которыми Жене без него не справиться, – она все же москвичка, в Сибири впервые. Ваня знал, что дела их только начаты, что освобождение невинного у них совсем не в кармане. Что такое в России милиция, суд и прокуратура, он знал лучше всех своих друзей. И потому, летя в Москву, не больно-то радовался. Сидел в самолете пригорюнившись, сон к нему не шел.

Билет он взял туда и обратно. А куда – обратно? Ну прилетит он обратно в Курган, откуда они сегодня утром вылетали, – а дальше что? В Оглухино ехать опять? Первое сентября надвигается. А учиться он где будет?.. Совсем темным было его будущее. Потому и сидел Ваня пригорюнившись.

Тезка же его Бессонов крепко спал, что и понятно было. Минувшую ночь, как и прошлые, они опять почти не спали. А когда спать-то? Самолет из Кургана в Москву вылетал в 8 утра. Приехать надо было не просто заранее, а здорово заранее – чтоб попытаться купить билет на сегодняшний рейс. Правда, люди уверяли, что это сейчас – без проблем, на полный самолет людей из-за дороговизны билетов не набирается. Хорошо хоть паспорта у обоих были в порядке – новенькие! Еще недавно, когда паспорта выдавали только в шестнадцать лет, фиг бы они улетели.

От Щучьего до Кургана километров двести, а еще от Оглухина до Щучьего больше сорока. А автобус уже два дня почему-то не ходит. И если бы не Шамиль – вообще неизвестно как бы добрались. В общем, выезжать пришлось, чтоб с запасом, чуть не в час ночи. У Мячика в доме никто еще и не собирался ложиться, и местные по домам не расходились. Всё говорили о том, как убийц искать.

Ну, по дороге покемарили немного в машине. Но в Сибири из солидарности с водителем ночью в машине на переднем сидении, где Грязнов сел, спать не принято. А потом уж и не до сна было – под рассказы Шамиля.

Глава 10Рассказ Шамиля и еще всякое

Шамилем звали того парня, который двумя днями раньше подвозил Ваню-опера вместе с Мячиком в Оглухино. Ему ведь тогда не до самого Оглухина надо было ехать, а в сторону от Шумихи. А он их подвез и денег не взял. Ваня успел рассказать ему, что у них беда – ни за что дали пожизненное их старшо му, и они хотят его выручать. Это Шамилю явно понравилось. Прощаясь, он дал Ивану и Тому (с ним он познакомился уже у дома Мячика) номер своего мобильного, сказав неопределенно:

– Звоните, если что.

Вот Ваня-опер и позвонил. И Шамиль приехал ночью и вез их до утра на скорости 120–130. Они с ним, конечно, в этот раз уже нормально расплатились, нахалами быть тоже нельзя.

А имя было единственным, что оставил сыну отец. Фамилию Шамиль носил материну. Правда, на этот раз он, разговорившись, сказал, что считает – отец жив и когда-нибудь объявится.

Со слов матери Шамиль знал о судьбе отцовской родни – деда и бабки. В феврале 1944-го их в родном горном селе в одну ночь погрузили на грузовики. Больных и состарившихся до беспомощности пристрелили на месте.

…Под шум мотора все, рассказанное Шамилем, теперь само собой лезло в Ванину голову. Про эти дела он услышал впервые. Нет, он знал, конечно, что чеченцев при Сталине куда-то переселяли и что они этот день – 23 февраля, между прочим, «мужской» всероссийский праздник! – даже отмечают как траурный. Но как это все реально было, он ни от кого не слышал. Негромкие слова водителя, смотревшего прямо перед собой в ночную тьму, раздвинутую впереди на несколько метров только фарами его машины, снова звучали в Ваниных ушах и постепенно стали превращаться в картины, будто виденные им самим.

– Как это?

– Да вот так, – сказал Шамиль, – мать все точно рассказывала. Она бабушку мою знала. Та знакомиться приезжала – ковер привезла, он у нас до сих пор висит, – и много чего ей насказала. Я-то не видел ее никогда. Не знаю даже, жива ли. Она еще матери говорила: «Ты мне нравишься, но не получится у вас с моим сыном жизнь. Русская женщина с горцем жить не может». Так по ее и вышло.