Книга Немой пианист - Паола Каприоло

Тем не менее даже после этого удивительного преображения Немой Пианист оставался человеком из плоти и крови и как ни в чем не бывало разгуливал по больничным коридорам; это настолько потрясло Надин, что она и не пыталась понять, как такое возможно. Однако факт был налицо. И ей пришлось воочию убедиться в реальности этого персонажа, до которого даже можно было дотронуться — в общем-то Надин часто до него дотрагивалась, но теперь уже не так, как в первые дни, без прежней ловкости, проворства и профессиональной сноровки. Когда она проводила бритвой по этому знаменитому лицу (пациентам запрещалось бриться самостоятельно) или прицеливала иглу шприца, в котором было лекарство, прописанное врачами, у нее слегка тряслись руки. В такие моменты ее щеки вполне мог бы заливать румянец, будь у нее светлая кожа. Каждый раз, когда он переводил на нее взгляд — а такое, сказать по правде, случалось крайне редко, — она начинала смотреть в пол, опускала глаза, и все же этих крошечных волнующих событий хватало с лихвой, чтобы скрасить ее дежурства, и именно о них она размышляла потом в тишине своей комнаты перед сном.

Но в ту ночь мысли ее были вовсе не безмятежными, и напрасно она пыталась заснуть, ворочаясь в кровати. Одна из медсестер случайно обронила, что поиск сведений о пианисте постепенно приносит плоды, — она заметила это мимоходом, совершенно не подозревая, какая буря поднимется от ее слов в душе Надин. Сначала Надин не поняла о чем речь: никогда бы она не подумала, что публикация фотографии в газетах может «приносить плоды»; фотография в газете представлялась ей пределом желаемого, чудом, о котором остается лишь мечтать. Врачи решились прибегнуть к помощи прессы, напомнила медсестра, чтобы установить личность юноши, и самое ужасное, что действительно пришло несколько писем из самых разных уголков страны и даже из-за границы, — значит, нашлись люди, которые узнали его лицо, и их показания могут навести на верный след. Но к сожалению (медсестра сказала именно «к сожалению»), все эти сведения слишком расплывчаты и мало относятся к делу, в основном пишут не по существу, и никто еще толком не смог с уверенностью сказать, что же за человек скрывается под обликом Немого Пианиста, ставшего с недавних пор знаменитостью. Но без сомнения, рано или поздно среди потока бесполезных писем непременно попадется то, которое прольет свет на всю эту историю, нужно только набраться терпения и ждать.

Именно эти слова сильнее всего взволновали Надин и вселили в ее душу смятение. Расставшись в коридоре с медсестрой, она захотела еще раз зайти в комнату к юноше, хотя никакой необходимости в этом не было. Ей просто нужно было убедиться, что он по-прежнему там, несмотря на неуместное усердие журналистов и начальства больницы. Однако стоило ей только подойти к двери и взглянуть на струившийся из-под нее узкой полосой свет, как все тревоги и опасения рассеялись. Пациент имел обыкновение не выключать лампу допоздна, и Надин всегда было любопытно узнать — почему. Он не читал, это точно, хотя главный врач, пытаясь выяснить хотя бы его национальность, попросил отнести к нему в комнату книги на самых разных языках; да и вряд ли он проводил эти часы, предаваясь воспоминаниям, — судя по всему, прошлое было для него чистой доской, с которой осыпались даже крошечные следы мела. Кто знает, может быть, это музыка не давала ему уснуть. Такое случалось и с Надин: стоило ей услышать новую песню, как навязчивый мотив начинал крутиться в голове без остановки и никак не удавалось его прогнать, а для него уж тем более это не редкость, ведь он сам играет музыку, и притом такую сложную, непостижимую, вот потом и сидит, обдумывает ее ночами, иначе и быть не может.

Лучше не тревожить его, подумала она и, немного успокоившись, пошла к себе в комнату, которая находилась в маленькой мансарде на верхнем этаже, — скорее всего, в прежние времена, когда тут жили лорд и леди, в мансарде обреталась прислуга. В комнате взгляд ее тут же упал на фотографию Немого Пианиста, которую она приколола на самое почетное место: рядом висел календарь с пейзажами Озерного края и пестрели снимки ее любимых певцов и кинозвезд. С каким-то странным чувством ревности она сорвала фотографию со стены и спрятала в ящик стола, подальше от посторонних глаз: в комнату никто не заходил, это правда, но осторожность никогда не помешает.

Уже лежа в кровати, Надин поняла всю нелепость своего поступка. Наружность ее пациента была прекрасно известна всем, как в больнице, так и за ее пределами, и напрасно питать иллюзии и думать, будто пациент принадлежит ей одной, ведь его фотография уже успела стать всеобщим достоянием, и скоро в нем признают венгерского графа, или сына техасского нефтяного магната, или кого-нибудь еще из далекого, дивного мира грез — недоступного и почти сказочного персонажа, с которым Провидение сыграло шутку, забросив его сюда, в мир обычных людей, и лишь по недоразумению он недолго пожил среди них. Напрасно предаваться мечтам и надеяться, что он останется в больнице, в то время как на вилле, или в замке, или в роскошной квартире на последнем этаже небоскреба его ждут лучшие врачи и целый отряд обворожительных медсестер, и друзья-знаменитости будут навещать юношу, скрашивая его дни. Будущее рисовалось ей то мрачным, то, как теперь, когда ее вдруг охватило сострадание и чувство бескорыстной самоотверженности, — сияющим и лучезарным, но, как ни крути, нереальным и слегка фантастическим. Ведь, по правде говоря, юноша не походил ни на графа, ни на сына нефтяного магната, хотя, конечно, был совсем из другого теста, нежели она, выросшая в глухом поселке и привыкшая на всем экономить. Надин подозревала, что он не принадлежит ни к какому классу и оторван от любой социальной среды: непонятно, каким ветром занесло его сюда. Он будто с неба свалился — словно метеор, осколок далекой звезды, и точно так же он вдруг возьмет да исчезнет, растворится без следа в чужой и чуждой галактике, поразив даже богатое воображение ненасытных читательниц светских хроник.

Огорченная этими мыслями, Надин заснула всего на несколько часов и спала беспокойно, урывками, то и дело просыпаясь. На рассвете ее разбудил тусклый серый свет, который сочился через узкое окошко: она забыла задернуть шторы, но теперь это уже не имело значения. Лежа под одеялом, она смотрела на прямоугольник неба, такого пустого и блеклого, что было неясно, в какой точке земного шара находишься, и только чайки, мелькая в проеме, напоминали о близости моря. Провожая их взглядом и следя за тающими в воздухе кругами, которые описывали птицы, она снова вспомнила вчерашние слова медсестры, встала и подошла к окну. Если приблизиться к стеклу вплотную, прижаться лицом к холодной поверхности, то видна извилистая дорожка, ведущая через лужайку к главному входу. По этой дорожке, она знала, скоро пройдет почтальон, простодушный старик — ей случалось переброситься с ним парой слов у стойки «Красного льва», — который теперь обратился вдруг в зловещего гонца. Как знать, может быть, именно сегодня утром он принесет в своей сумке, переброшенной через плечо, среди обычных конвертов то решающее письмо, которого ждало циничное начальство…

~~~

Так на чем я остановился? Ах да, на избранных. Кое с кем из них мне хотелось бы познакомить тебя поближе, если соблаговолишь хоть мысленно составить мне компанию на одном из наших музыкальных вечеров; окинь взглядом плетеные кресла, которые Надин изо дня в день старательно расставляет ровным полукругом и которые после каждого концерта стоят как попало — работа безалаберной кучки избранных. Среди них есть, например, мистер Браун, в прошлом бухгалтер, он болен психозом. Для каждой мелодии, то есть последовательности нот, он находит соответствующую ей последовательность цифр и аккуратно записывает их в ряд на листке бумаги. Правда, пока мне не удалось уловить принципа, по которому он выстраивает эти цепочки соответствий. Загадочная малышка Лиза, похожая на ангела с полотен фламандских живописцев; она безразлична ко всему, кроме музыки, как выяснилось за последние несколько недель. Наконец, миссис Дойл (о ней мне совсем не хочется писать)… Словом, перед тобой горстка людей с пошатнувшимся психическим здоровьем, которым каждый вечер звуки рояля приносят спасение, избавляют их от страданий или, наоборот, еще глубже погружают в сладостную пучину болезни.