Книга С чужого на свой и обратно. Записки переводчицы английской полиции - Светлана Саврасова

Придя в себя, судья назначает Ареку Сынульскому огромный штраф плюс оплату судебных издержек и пожертвование. А так как он уже сидит в тюрьме, и государство выплачивает ему шесть с половиной фунтов в неделю на сигареты, фрукты или канарейку – единственное творение Божье, кроме пауков, которых можно содержать в камере, – то штраф заменяется ему дополнительным днем лишения свободы. То есть вместо пятисот сорока дней он отсидит пятьсот сорок один. А мы, британские налогоплательщики, заплатим еще восемьдесят фунтов за этот его последний день. Именно во столько в среднем обходится суточное содержание одного заключенного.

А я счастлива, что могу уже ехать домой, вместо того чтобы торчать в суде целый день! Я купила в русском магазине у Миши-Китайца из-под прилавка банку щавеля (щавель у нас единственный дефицит, потому что многие любят что-то «достать», а не купить), и меня ожидает роскошный обед. Но на выходе меня перехватывает охранник, Большой Эдди: просит срочно позвонить в следственный изолятор, расположенный в двух часах езды отсюда. Звоню…

– Это вы – та переводчица, что пишет книжки? – спрашивает начальник смены с голосом, холодным как обледенелая сталь.

– Да, но это так, ерунда, ничего серьезного…

– Просим вас немедленно приехать. У нас тут трое польских граждан. Они нам весь СИЗО разнесут… Не пьяные и не обкуренные, но не хотят разговаривать через телефонных переводчиков.

– Но… – я собираюсь сказать, что я жутко устала.

Однако он не останавливается.

– Я знаю, что это далеко. Пожалуйста, перейдите улицу, там напротив суда полицейский участок, а рядом в полной готовности – машина с мигалкой.

Я оглядываюсь. Точно, стоит ментовская машина с мигалкой. Я не спрашиваю: «А как насчет обратной дороги?». Наша полиция очень fair. Если куда-то отвозят, то обязательно привезут назад. Можно не беспокоиться. Честно говоря, в течение пары первых лет работы трудно было привыкнуть, что полиция – это приличное учреждение.

Ну ладно, поеду, но с условием, что они не будут включать сирену. А то громкие звуки и мигающий синий свет проблескового маячка, доводят меня до изнеможения.

Приезжаем на место. Типичный сержант образцового вида. Холодный взгляд, стальной голос:

– Что там за книжка? А наш отдел по связям с прессой проинформирован?

– А при чем тут пресса? Это такой прием, сержант. Направленный на то, чтобы привлечь внимание агрессивного субъекта и вызвать у него любопытство. Он должен играть в книжке роль антигероя, поэтому я говорю ему, что на благо мировой литературы мне нужно от него побольше злости, криков, проклятий, ударов кулаком по столу, прошу его попинать стену и оторвать от пола прикрученную мебель. Если он здорово пьян, я прошу его блевануть прямо тут на скамейке под носом у сержанта. А если он под кайфом, то мы просим о медицинской помощи – и все потому, что на обдолбанный мозг уже ничего не действует…

Стальной взгляд меняется на самый что ни на есть ласковый. Сержант считает, что обладает чувством юмора и будет сейчас это себе доказывать. В ходе нашего разговора.

– А что, книжка состоит из одних антигероев?

– Да нет, не беспокойтесь. Есть там и настоящий герой – сержант из следственного изолятора. Высокий, красивый, с немного торчащами усами, выдающими огромный темперамент. Вначале он смотрит грозно, но так как у него исключительное чувство юмора, то в худшие моменты его взгляд смягчается…

– Добреет, что ли? Хеппи-энд.

– Для этого сержанта да. Но не для переводчицы.

– Почему?

– А она влюбляется в сержанта и настолько теряет голову, что не обращает внимания даже на очевидные факты.

– То есть?

– Что ее любовь безнадежна, да и просто невозможна… Потому что у положительного героя, так же как у вас, сержант, на куртке значок с радугой, то есть он гей. Вы бы не возражали, если бы этот герой носил ваше имя?

Из глаз сержанта сыпятся лепестки роз.

– Как будет по-польски gay?

– По-разному, сержант, по-разному. Чужих называют «геи», потому что это политически корректно.

– А своих?

– По-разному. Обычно «педрилы», но это только по-настоящему хороших друзей, у которых вдобавок есть чувство юмора.

– Называйте меня «педрило».

– Есть, сержант!

Следственный изолятор становится оазисом мира и спокойствия. Сержант хочет стать героем книги и раздавать автографы.

С первого же взгляда оказывается, что трое задержанных скандалистов – грузины с фальшивыми польскими паспортами. По-польски они, естественно, ни в зуб ногой. А по-русски разговаривать отказываются. Из патриотически-политических соображений.

– Ну, пока! – говорю с энтузиазмом. – Я могу домой ехать. Грузинская переводчица есть только в Лондоне. Она будет в пятницу. Всего вам наилучшего, ребята! Посидите тут три дня, отдохните! А почему вы считаете, что полиция не может держать вас под арестом дольше двадцати четырех часов? Что за ерунда? Вы телевизора, что ли, обсмотрелись? Инспектор без допроса вас не выпустит, это железно. А на организацию необходимой лингвистической помощи уйдет пара дней, потому что все должно быть по закону – даже в таком пустячном деле, как говенные фальшивые паспорта, в чем можно всего за час разобраться!

Ну и в результате я выхожу из этого усыпанного лепестками роз изолятора после семи часов допросов. Соловьями курскими запели по-русски наши гордые грузики! Как только они указали свой адрес, специальная группа произвела там обыск. Нельзя вести обыск без согласия хозяина и без понятых? Что за ерунда киношная? Мы не в Грузии! Тут у нас граждане доверяют своим ментам. Двое полицейских имеют полное право войти в дом арестованного и прочесать его от чердака до подвала. И изъять ваш компьютер и эти семнадцать носителей информации. И эти фотографии, прессы для ламинирования, круглые и квадратные резиновые печати и штампы. Словом, обнаружить мастерскую по изготовлению фальшивых документов в спальне на втором этаже и конфисковать ее оборудование для приобщения к материалам следствия.

Серьезное дело! Но не мое… Процесс будет проходить в Kоронном суде, который ведет дела об организованной преступности. Тут наверняка потребуется и переводчик с грузинского. Чтобы все было в соответствии с законом.

На обратном пути я заснула в машине. Проснулась только у своего дома. Зайдя в квартиру, падаю на кровать, не раздеваясь. Моментально отключаюсь.

Все то время, что я была в следственном изоляторе, какая-то женщина в камере номер шесть колотила в металлические двери. Кулаками, пятками, плечами, задницей. Надзиратель и санитар все это время следили за ней с помощью камеры видеонаблюдения. Они вмешивались только тогда, когда она начинала биться головой. Тогда они заходили в камеру, хватали ее за запястья и лодыжки, клали на пол, застеленный матрасами, и не давали двигаться. При этом она издавала два или три таких крика, что кровь леденела в жилах. А потом замолкала. Выключалась. Как будто теряла сознание. Когда тюремщики выходили, с минуту лежала недвижимо, а потом начинала трястись. Дрожать. Садилась, качаясь взад-вперед, затем сразу же вставала и колотила в металлические двери. И так по кругу. Она была под наркотическим кайфом. Ничего не знала о лепестках роз, падающих с серого потолка. Не имела понятия о моем присутствии. Ее не волновало, что я не боюсь пауков, темноты и мышей. Зато я боюсь криков и не переношу громких звуков. Поэтому я не хожу в пабы и на рождественские концерты. Не посещаю спортивные арены и лучшие лондонские обувные магазины на Оксфорд-стрит. Я не в состоянии высидеть две части концерта классической музыки и ухожу в перерыве полностью разбитая. Я никогда не была ни на одном гала-концерте и отказалась пойти на шоу Мадонны в лондонском Куполе Тысячелетия, куда меня приглашал один поклонник. А потом и вообще ему отказала.