Книга Бенкендорф. Сиятельный жандарм - Юрий Щеглов

Казачья разведка

Гонцы от казачьих аванпостов полковника Иловайского 12-го регулярно доносили: французы наводят переправы через Неман. Стучат молотками даже по ночам, разгоняя мрак смоляными факелами. Река Неман холодная и бурная, с прибалтийским тяжеловесным темпераментом. Хотя саперы инженерного генерала Жана Батиста Эбле и мастера своего дела, но им приходится туговато — сменяются каждые два часа. Императорское крыло Великой армии с пятьюстами орудиями, зарядными ящиками и обозами не перенесешь на плечах. Правый берег близок, а не перешагнешь. Мощные барки, бревна для плотов и другие хитроумные приспособления вроде изобретенных недавно понтонов привезли с собой на повозках. По мнению казаков, французы страшно спешили, себя не жалея.

Генерал Луи Мари Жак Амальрик Нарбонн, посланный Бонапартом из Дрездена, где собрались на последний совет союзники по антирусской коалиции и где император требовал новых клятв и заверений, угрожая лишением тронов, передал принцу Экмюльскому — маршалу Луи Николя Даву, что переправа назначена на конец первой декады июня. К этому дню Нарбонн возвратится из Вильны с ответом императора Александра. Корсиканец никогда ничего не предпринимал без тайного умысла, и выбор Нарбонна был произведен с тонким расчетом. Во времена революции — в ее самую кровавую и победоносную пору! — с 1791 по 1792 год он возглавлял военное министерство. Для Нарбонна Марат, Робеспьер, Дантон или какой-нибудь омерзительный палач аристократов Антуан Фуке Тенвиль или прокурор Шометт не абстрактные символы и знаки минувшей эпохи, не герои подметных прокламаций и статеек из паршивых газетенок, а весьма конкретные люди, с которыми он ежедневно общался, а с иными дружил. В виленском окружении Александра есть люди, подробно знающие недавнюю историю Франции, хотя бы канцлер Николай Петрович Румянцев — сын великого фельдмаршала.

Итак, саперы Эбле и русско-немецкого генерала Толя почти одновременно дружно трудились на берегах Немана и в тихом Закрете. Тщательно отполированный пол освободили от обломков и отремонтировали. Скоро здесь в polonaise[8]с мадам Беннигсен пройдет властелин северной Пальмиры, открыто демонстрируя перед всей Европой миролюбие, бесстрашие и твердость. Polonaise в Закрете будет достойным ответом на присылку Нарбонна. Войне, революционному террору и беспардонному вранью о свободе, равенстве и братстве русский монарх противопоставит кое-что более привлекательное, например, искусство бального танца. Коротконогий корсиканец так и не научился танцевать, хотя и избрал уроки у Дюпора. Сколько очаровательных туфелек пострадало, пока Бонапарт не отказался побеждать женские сердца на балах, как он побеждал мужчин в сражениях.

Спешенные казаки в сумерках близко подбирались к воде, с удивлением наблюдая, как ловко действуют саперы. Жилистый народец — хранцуз! Не слабее нашего будет. А там, повыше, на плоской вершине холма, уже поставили палатки, ожидающие Бонапарта. Ночью охрана маршала Даву, командующего первым корпусом, наткнулась в кустарнике на двух казаков. Их одежда не успела обсохнуть. Казаков спеленали сыромятными ремнями и с хохотом потащили к костру. Рыбка сама попалась на удочку, которую никто не закидывал.

— Это, наверное, атаман Platoff! — кричал маленький юркий эльзасец Дежанен.

— Пусть принц раскошелится и отогреет меня вином, — вторил ему ординарец маршала Жан Пьер. — Я весь промок от прикосновений утопленников!

— Я еще, не видел вблизи ни одного казака, — сказал третий солдат, почти ребенок, по имени Анри. — Я думал, у них бороды по колено.

Остальные французы с любопытством, но молча разглядывали двоих попавшихся к ним в сети. Маршал распорядился:

— Развяжите удальцов.

Он тоже молча взирал на пленных, пока искали переводчика — польского улана Кишинского, состоящего при штабе корпуса. Наконец тот появился, как всякий поляк, с льстивыми извинениями и многословными оправданиями. Взбешенный Даву начал задавать вопросы. Однако неудовольствие Кишинским он не перенес на казаков. Сперва поинтересовался, в каком полку служат пойманные. Даву ожидал, что русские отрапортуют без заминки. Австрийцы, итальянцы и пруссаки отвечали ему сразу. Беспощадная физиономия Даву с тяжелым мясистым подбородком устрашала. Но казаки не открывали рта, упрямо уставившись в огонь, медленно лижущий тьму.

— Объясните им, — резко и громко сказал маршал переводчику, — что, если они не заговорят, я расстреляю их.

Польский улан залопотал на тарабарском наречии, которое ужасно злило Даву. Он никогда не мог понять ни единого славянского слова. В Париже, рассматривая русские карты и русские газеты, он испытывал невольное удовлетворение, когда натыкался на знакомый термин. Ему чудилось, что он проникает в смысл всей фразы, но потом получалось, что он ошибался. Славянский алфавит виделся уродливым и несущим варварскую информацию. Кишинский, вероятно, что-то добавлял от себя ненужное. Даву зло спросил поляка: точно ли он передал угрозу? Чем она короче и энергичнее, тем действенней.

— Не сомневайтесь, мсье, — ответил развязный поляк, — они знают, что жить им осталось недолго.

Даву не моргнув глазом расстрелял бы Кишинского за фамильярность, если бы мог.

— Пусть назовут фамилии.

На этот раз Кишинский, учуяв беду, перевел подчеркнуто кратко. Один из казаков — тот, что постарше, все-таки что-то ответил, правда, сквозь зубы и ощерясь по-звериному.

— У них нет фамилий, — произнес Кишинский без комментариев.

— Этого не может быть! — И подобие улыбки несколько оживило каменную физиономию маршала.

«У русских, однако, все может быть», — подумал он.

— Пусть назовут фамилию командира полка, — распорядился Даву. — И позовите Фажоля.

Теперь побежали за ординарцем Фажолем. Так как в окрестностях холма не было ни девок, ни жратвы, то Фажоль возник из розового тумана довольно быстро. Он два года провел в Петербурге.

— Послушай, приятель, что, у казаков действительно нет фамилий? — спросил маршал. — А Платов?

Фажоль — любимец Даву. Он разрешил себе улыбнуться.

— Они лгут, принц. У них есть фамилии и даже клички. Ко мне в России приходил в гости один казак Ифан Ифанович Ифанов, и мы вместе отправлялись в бордель. В Петербурге прекрасные бордели, ребята, очень славно устроенные. И полно французских шлюх.

— Ты врешь, Фажоль, — бросил ему из темноты Дежанен. — Откуда в Петербурге француженки?

— Ты ведь так и не научился болтать по-татарски, — подхватил Жан Пьер. — Они там наверняка сплошь татарки.

— В Петербурге все понимают по-французски. Это вам не какой-нибудь Лондон. Там на Пиккадили ни одной французской вывески.

Фажоль два года провел и в Лондоне, нанявшись лакеем к известному парижскому игроку Бельяру.

— В борделях можно найти даже французские романы. Не верите?