Книга Четыре с лишним года - Олег Рябов

Сегодня в первый раз увидел цветок, он рос рядом с дорогой, у полуразложившегося трупа лошади, но я его сорвал и принёс к себе в блиндаж. В хатах мы больше не живём, но и в землю здесь закопаться нельзя, и это просто трагично.

Теперь несколько практических советов: пусть мама работу бросает, а то зимой пропадёте. Она конца войны ждёт, так пусть не спешит – он не близок. Второе – почему вы к военному магазину не прикрепились; если нужно справку, то пришлю. Третье – если кто фотографией занимается, пришлите карточки посмотреть.

Ну, всё, писать кончаю, всё время напряжён слух.

17.05.42

Тася, ещё раз выкладываю мысли на бумагу, но делать это всё труднее. Если приеду – расскажу. Странно, как цепляешься за жизнь! Вот они инстинкты, вот почему так размножаются люди.

Давно в Алма-Ате я прочёл книгу и слал вам вырезки из неё. Там было написано, что в жизни каждого есть незабываемые дни – по два-три. Так один – это первый день на фронте. У меня такого не было. Где я попал на фронт? Встреча с первыми немецкими самолётами – это было за Волгой. Первые воздушные тревоги – где-то в тылах. Правда, были тяжёлые ноябрьские ночи, когда мы были в обороне на Западном фронте. По мрачному небу шныряли немецкие самолёты, а ночами слышна была артиллерийская канонада. Немцы с юга обходили Москву. Но это был не фронт. Под Холмом, на Калининском фронте, я увидел войну. Сначала было интересно. Я совсем не боялся самолётов, и друзья шутя говорили, что меня не из пулемёта подстрелят, а самолёт крылом убьёт, ибо очки я не надевал, а они летали, задевая верхушки ёлок. А теперь я уже очков не снимаю и залезаю от самолётов во все канавы. Значит, хочется жить!

Писем часто не ждите, я уже больше никому не пишу. Опять идут самолёты, даже писать не дают. Это всё, конечно, только морально действует – здесь лес, и найди-ка нас да попади-ка в нас. Это не просто.

До чего поганый май: грязь, дождь моросит без конца, идёт уже вторая половина этого, обычно прекрасного месяца. Мы снова куда-то переезжаем, до Старой Руссы осталось 30 километров, а Ржев и Демьянск, с сидящими там немцами, – сзади. Эстония уже недалеко, постараемся посмотреть и Прибалтику. Вот тогда я буду писать хорошие письма. А сейчас пусть мама кончает работать и едет в деревню. Скоро осень, и мне хочется домой – я это чувствую. Ведь уезжал с мыслями, что это на год, а не получается.

Ну, всего хорошего, привет всем. Я Лёле желал на фронт попасть. Так пусть меня извинит, сегодня я ему этого уже не желаю.

25.05.42

Вот я снова пишу! Писать можно много и без конца, ибо время насыщено переживаниями. Когда-то Легочка писал, что рассказывать не о чем, всё скучно и однообразно. Да, он по-своему прав, так как не был здесь и не знает, что вокруг творится. Слово «скука» не подойдёт никак! Есть ударные части, и дивизия относится к ним. Сейчас в сводках пишут: «На фронте не произошло ничего существенного». Правильно! Части везде стоят в обороне, но мы всегда там, где наносится очередной удар.

На узком участке сосредотачиваются несколько стрелковых дивизий и бригад, и им придаются артиллерийские части и «катюши». На воздух взлетают сразу целые деревни. Небо, до того спокойное, покрывается самолётами, которые простреливают каждый кустик, бомбят каждую телегу. Земля дрожит, в полном смысле этого слова, от непрекращающихся разрывов бомб и снарядов. Такой ад продолжается недели две, а потом мы уходим с этих рубежей, где в обороне остаётся старая дивизия. Я два раза посещал прежние места: опять тишина, на уцелевших завалинках сидят вылезшие из погребов старики, дети, старухи. Они смотрят на заходящее солнце, на разбитые дома, на полусгоревшие, разрушенные сараи и обычно молчат. А что говорить? Поздно вечером заунывно играет где-нибудь гармошка, а вдалеке за горизонтом гремит канонада.

Мы снова на новом месте, на берегу красивой Ловати, в 30 километрах южнее Старой Руссы. Последние бои мы вели на реке Пола, между Демьянском и С. Руссой.

Пока тихо, противник нас ещё не обнаружил; подходят новые части, кажется, немало. 16-я немецкая армия, окружённая в районе Демьянска, теперь имеет выход, она уже не в кольце. Пользуясь распутицей и бедственным положением наших частей, стоящих среди топких болот, ударная группа, созданная немцами, разорвала кольцо и соединилась с 16-й армией. В окружении было 18 дивизий, а теперь они имеют выход, правда проход – одна шоссейная дорога на село Рамушево, и вся эта полоска шириной 6 километров – простреливается нашей артиллерией. Кажется, мы будем перегрызать это горло. Посмотрим!

Сегодня я шёл по красивой дороге, и в памяти проходили картинки детства. Воротынец – наша комната, яркое-яркое солнце, на столе самовар, горячая картошка, и из печки только что вынули сочни с творогом. Наш сад и горы яблок, большие горы, их заколачивают в ящики. Шёл, вспоминал и в это время увидел куст цветущей черёмухи, вестник весны, символ любви. О, как жалко выглядела сейчас черёмуха, она была в полном цвету, на самой дороге, и ею никто не интересовался. Я сорвал кустик, понюхал и бросил. Я хочу есть! Война здесь страшна вдвойне, а сейчас она страшна и голодом. Ведь сотни километров отделяют нас от железных дорог, а кругом непроходимые болота. Люди испытывают то, что описывает Гамсун в одном своём большом романе – голод. А война как таковая отошла на второй план, нам предложены новые испытания.

Вчера поздно вечером со связистами сидели у костра, на котором мой техник Иванов варил щи из крапивы. Мы молча сидели на мокрых брёвнышках и смотрели на чарующие язычки пламени. Вдруг из леса, прямо из тёмных кустов, тихо вышел вымокший до нитки автоматчик и молча встал за нами, глядя на костёр. По его щекам текли слёзы. «Ты чего плачешь?» – спросил Иванов. «Кушать хочется!» – ответил автоматчик. Мы посадили его поближе к костру и первому налили котелок щей, насыпали на крышку соли, и всем стало теплей. Сознание твоей нужности кому-то повышает собственные жизненные силы.

Было время, я любил туризм, жизнь у костра. А сейчас лицо, брови, ресницы – всё опалено огнём, спим под кустами. Вечером, лёжа под моросящим дождём, мечтаю о Волге, о большом красивом пароходе, о каюте 1-го класса, о плетёных креслах на его носу, о ресторане с хорошим обедом. Я недавно шёл по болоту по колено в воде, да-да, в полном смысле этого слова, два или три километра, и запах напомнил пароход – тихий вечер, садится солнце, и ветерок доносит этот запах с озера. Ну, я думаю, что еще увижу и Волгу, и Алма-Ату. А если писем не будет, ну и пусть. Я выберусь отсюда! Писать перестал всем!

Жалко выглядят письма, ну что в них напишешь? Об этом, вероятно, можно только рассказать!

7.06.42

Май прошёл – это был самый противный месяц из десяти. Болота, грязь, бесконечный дождь. Вот прошло шесть дней июня, и сегодня весь день дождь. Может, война влияет на погоду. Это я серьёзно – ведь какие происходят сотрясения воздуха.

Сегодня получил пять писем, связь налажена со всеми. Лучше всех живёт и работает Игорь Пузырёв. Он опять радиоинженер, у него в руках все новинки немецкой техники, он может совершенствоваться как инженер. Но завидовать в моём положении нельзя, ведь я живу лучше большинства. Игорь пишет, что если мы в одной армии, то будем наверняка вместе. Он не знает, как мы мотаемся, переходя из одной армии в другую. Вообще мы где-то рядом. Все устали порядком, мечтают об отдыхе.