Книга День поминовения - Сейс Нотебоом

— Почему?

— Потому что в этом не будет смысла.

Боковым зрением Артур видел, как Виктор отошел от них на несколько шагов и остановился, напряженно глядя вверх.

— Но почему?

— Думаю, ему неинтересны такие общие вопросы. Голландцы и немцы, все без конца об этом говорят, даже надоело.

— Вон, посмотрите, — сказал Виктор в этот момент шесть лет назад, — видите вон те фигуры на краю крыши?

Там, высоко, стояли, танцуя и размахивая руками, женщины с голой грудью и в пышных одеждах, судя по виду, сделанные из гипса. В руках они держали атрибуты свободных искусств[8]— циркуль, лиру, маску, книгу. Статуи находились слишком далеко для съемки, зато он запечатлел Виктора, приложившего руку козырьком ко лбу.

— У них нет лиц, видите?

— Их лица сбили вандалы? Наверное, русские? — спросила корреспондентка.

— Русские сюда не дошли, милочка, эти скульптуры с самого начала такие. Шары без глаз. В точности как у Де Кирико. Тот, кто является лишь символом чего-то, не нуждается в лице, вот вам лишнее доказательство этого.

Место, на котором Виктор произнес эти слова, находилось в нескольких метрах от той точки, где сейчас стоял Артур. Все больше прошлого. Разумеется, это ничего не значит, и грустного тут ничего нет. Если все будет в порядке, то он увидится с Виктором сегодня же вечером, значит, дело не в этом. Так в чем же? Незначительный момент, эпизод из интервью, каких было множество, если бы он все их пытался запомнить, то сошел бы с ума. Виктор нарочно заводил интервью в тупик, это ясно. Видимо, сейчас важнее понять, почему Артуру вспоминаются подобные моменты — моменты, когда впервые проявляется характер человека.

— И все же я бы хотела задать вам несколько вопросов об отношениях между Нидерландами и Германией. Такое уж я получила задание. Мысль о единстве Германии, о новом большом государстве немцев, вызывает у многих голландцев опасения…

— Фу-ты! — сказал Виктор. — Вас не удивляет — лица нет, а она все равно держит в руке маску?

Как так получается, что память сдула снег, запустила фонтан и покрыла деревья цветами? Все трое, кроме звукооператора, были одеты по-летнему. Только вот девушку-корреспондентку он никак не мог вспомнить. Выходит, у нее не было лица. Но как же быть с Виктором, не допускающим на своем лице никаких проявлений чувств? Это пустое место в заснеженном парке, откуда они уже давным-давно ушли, вызвало в нем воспоминание о летнем разговоре. И так без конца, мир, полный пустых мест, где ты когда-то стоял с самыми разными людьми, разговоры, ссоры, любовь, и по всем этим местам до сих пор разгуливает твой призрак, твой невидимый, исчезнувший двойник, не заполняющий эти пространства ни единым атомом, бывшее присутствие, ставшее теперь отсутствием и смешавшееся в этих местах с отсутствием других людей, целый мир исчезнувших и умерших. Человек мертв тогда, когда он не помнит даже своего исчезновения.

— На небе миллион душ умещаются в спичечном коробке. — Голос Эрны.

— Откуда ты знаешь?

— От мамы.

Ее мама была замужем три или четыре раза, и как — то раз Эрна спросила у нее, кого из мужей она больше всего хотела бы встретить после смерти.

После ухода корреспондентки и звукооператора («Что ж, спасибо большое, на телестудии все будут в полном восторге от вашего интервью») Виктор пригласил Артура с собой в мавзолей, находившийся в глубине парка позади замка.

Весна, собаки носятся сломя голову, скрипач играет не в такт с механическим оркестром, запрятанным в аппаратуру у его ног. («Это гетто. Малюсенькие мужчины и женщины, им оттуда уже никогда не выбраться. Очаг разврата и перекрестного размножения. Фу! Впрочем, играете вы неплохо».) Виктор в дорогом кожаном пальто, которое на нем выглядит как атласное. На этот раз у него голубой шарфик в белую крапинку. Лy Бэнди.[9](«Помните такого?»)

— Хочу вам кое-что показать. Из рубрики «уроки жизни». Только чур не плакать.

Лу Бэнди, в самом деле чудо, что он его помнил. Давным-давно, старая пленка. Такая же, как довоенные киножурналы, со странным высоким звуком, словно у людей раньше были другие голоса, голоса, которые в наши дни вымерли. Виктор знал наизусть все его песенки.

Влюблен я в массажистку Розу

И честно признаюсь ей в этом,

От ревматизма и артроза

Она одна спасет поэта,

И благодарен я судьбе,

Что знаю это по себе…

Тридцатые годы. А после войны отравился газом, не мог примириться с закатом славы. Но до этого — обязательно шарфик, без него никак. И бриллиантин, да? Помада. Напомаженные волосы. Тоже ушли в прошлое.

Он заснял все это на камеру, уже без звука. Виктор умел не только сохранять каменное выражение лица, но и ходить походкой, которая ничего не выражает, почти как у робота; именно так он и шел сейчас впереди Артура, вдоль задней стены замка, как будто снимающая тебя телекамера — самое обычное дело на свете. Артур давно уже не просматривал отснятый тогда материал, но ему помнился кадр с геранью, кроваво-красные цветки на высоких стеблях, привязанных к палочкам, словно это не обыкновенные цветы, а какая-то редкость, нечто выдуманное, реквизит для страшных снов. Виктор свернул на боковую дорожку. В конце ее, перед строением, напоминавшим античный храм, стояли две мраморные чаши, вокруг которых полукружьями разрослись высокие кусты рододендрона, от пурпура их цветков заболели глаза. Храм оказался закрыт. Бронзовые двери, мраморные дорические колонны, шелест высоких деревьев.

— Вот тут она и лежит, — сказал Виктор и достал из кармана открытку, как фокусник. На открытке была изображена дама. Артур посмотрел на Виктора, но по его лицу невозможно было ничего понять. То ли это сентиментальность, то ли он хотел посмеяться над Артуром, то ли еще что-нибудь? Он не понимал, как себя вести. Женщина была красивой, но при этом в ней чувствовалась легкая наивность. Свободного покроя белое платье, перехваченное голубой ленточкой под пышной, кремового оттенка грудью. Виктор так настойчиво протягивал ему эту открытку, что Артур даже положил камеру на землю. Женщина смотрела на него с таким выражением, словно чего-то от него хотела, это было очевидно. Мелкие кудряшки выбивались из-под массивной, усеянной драгоценными камнями диадемы, кремовый оттенок груди и шеи переходил на лице в розовый. Прямой нос, маленькие уши, ярко-розовые губы с чуть приподнятыми вверх уголками. Но что было странным, так это глаза. Их голубизна перекликалась с драгоценными камнями в диадеме и с цветом мантии, соскальзывающей с ее плеч, словно приглашая. Они были широко расставлены, ее глаза, и казались очень большими и почти без ресниц.