Книга День поминовения - Сейс Нотебоом

Он перевернул открытку. Королева Луиза Прусская, 1804. Йозеф Грасси. При чем здесь я, подумал Артур.

— Вы что, всегда носите эту открытку с собой?

Он еще не знал, что у Виктора это способ проверять людей, во всяком случае, если они кажутся ему чем-то интересными.

— Нет, конечно, — ответил Виктор. — Я пришел сюда ради съемок. А раз уж я здесь, надо заглянуть и к ней. У меня есть подружки во всем мире. И они всегда мне рады.

На его лице не дрогнул ни один мускул.

— А открытку я купил для вас. Я не ревнив. Такой уж у меня характер.

Артур все еще не понимал, чего от него добиваются.

— Вы наверняка теряетесь в догадках, что от нее осталось, — сказал Виктор, указывая на склеп. — Думаю, не слишком приятная картина. Наверное, усохла. Жалко. Ничто не вечно. Но представьте себе, что никто никогда не нарисовал бы ее портрет, тогда мы с вами никогда бы ее не увидели.

Артур вглядывался в открытку, а потом, в замке, и в саму картину. Он не мог не признать, что с этой женщиной что-то не так. Дело было не только в идущих от неё флюидах сексуальности; казалось, она вся стремится вырваться из картины, словно ей тесно в этой раме. И застежка на плече, разумеется, ждала, чтобы ее расстегнули, как и ленточку легко можно было бы развязать одним движением. Картина рождала ощущение, что нарисованная дама не стала бы против этого возражать. Но возможно, виной тому была чувственность художника, знавшего, что он может рассчитывать на чувственность зрителя. А она все смотрела и смотрела, и это было самое неприятное.

— Не сказал бы, что картина по большому счету хорошая, — сказал Артур.

Виктор сделал вид, будто не слышит. Голова его приблизилась вплотную к полотну. Такие стрижки можно увидеть только в старых фильмах, подумал Артур. Фред Астер. Кэри Грант. Безукоризненная, вот самое подходящее слово. Такие волосы просто не могут взлохматиться.

— Агнец перед закланием. Подобных женщин теперь не встретишь. Я не знаю ни одного человека, у которого было бы такое выражение лица. Даже неловко смотреть. Такого взгляда нынче ни у кого нет. Видите? Весь мир переживает из-за того, что на грани вымирания оказались какие-то саламандры, а выражение лиц никого не заботит. Вокруг нас все вымирает, вот бы о чем вам следовало поразмыслить, вам, кинооператору.

— Только об этом я и размышляю.

Нет, он тогда не сказал этого. В тот раз еще промолчал. Тогда он только слушал.

— Можете себе представить, какая у нее была походка? — спросил Виктор. — Нет, такого не представишь. Глупые актрисули в исторических пьесах пытаются ходить, как в те времена. Недавно смотрел в театре Клейста. Одежда не вымирает, платье можно сохранить или сшить по образцу, это нетрудно. Но движения, соответствующие платью, вот это вымерло. Ткань ниспадает не так, как надо, если не так ступать. Эта женщина не могла бы ходить в бикини. Не та поступь, да и до бикини тогда еще никто не додумался.

— А кто же до него в конце концов додумался?

— Ну, скажем, время, — ответил Виктор. — Или капитализм, впрочем, это одно и то же. Работающая женщина, трудовой процесс, машины, джинсы. И шорты, женщины наподобие маленьких мальчиков, очень оригинально. Курение, инфаркты. Вот оно и вымерло, такое выражение лица. Иначе, наверное, и быть не могло. Присмотритесь. Эта картина подлая.

Он наклонился к холсту, лицо его приблизилось к идеальной округлости ее правой груди.

— Спрашиваю как скульптор: как вы думаете, где у нее сосок?

— Вот здесь, — сказал Артур и показал пальцем.

Тотчас же сработала сигнализация, откуда-то выскочил смотритель в синей униформе и закричал им что-то издалека стаккато по-немецки, но слов Артур не разобрал.

— А вот ругающиеся смотрители не вымерли, — сказал Виктор. — Я же говорю, картина эта подлая.

Прежде чем смотритель добежал до места происшествия, Виктор повернулся к нему и чуть наклонил голову с выражением глубочайшего сожаления.

— Мой друг неопытен. Совсем не бывает в музеях. Я позабочусь о том, чтобы это не повторилось.

После ухода смотрителя Виктор сказал:

— Но место вы показали правильно. Математически правильно, ибо анатомически точно не известно. Очень мягкий, очень розовый сосок, как румянец на щеке. Таких теперь тоже не найти. Можно сказать, полная противоположность тому, что нынче видишь на пляжах — там сплошь темные изюмины. Воздействие солнца и ветра. А у некоторых соски как кнопка звонка — мутация в направлении женщины-робота.

— То есть вы сейчас рассуждаете, — спросил Артур, — об ушедших в небытие покорности, готовности пойти навстречу, или?..

— Даже и не знаю, о чем именно я рассуждаю, — ответил Виктор. — Разве что вообще о прошедшем времени. А готовности пойти навстречу в наше время сильно прибавилось, как я слышал.

После такого ответа у Артура стало только больше вопросов, но ему не хотелось их задавать. Ведь он совсем не знал этого человека. На следующий день он делал съемки в мастерской у Виктора: грозные каменные скульптуры, толстые, приземистые, из красного камня, шершавые, если по ним провести пальцем. Ничем не похожие на своего создателя, и к прошлому они тоже не имели никакого отношения, разве что к тому прошлому, когда еще не существовало летосчисления, священные камни некоего исчезнувшего народа. Не верилось, что скульптуры созданы этим человеком. Артуру запомнилось что-то вроде лошади, сделанной из вулканической породы, с опущенной головой, кажется, вот-вот умрет. Ни хвоста, ни копыт, скорее обозначение лошади, чем сама лошадь. Обожженный цвет камня придавал скульптуре оттенок сакральности, казалось, это доисторический идол.

Артур высказал эту мысль вслух, и Виктор взглянул на него, как глядят на ребенка, который только что произнес нехорошее слово.

— Надеюсь, вы не искусствовед-любитель?

Тогда, много лет назад. А сейчас он мог выбирать, пойти ли влево, в королевские покои, или направо, в залы Фридриха. Собственно, ради них он сюда и пришел. Если пойти налево, то можно навестить портрет Луизы. В том, что картины с годами не меняются, есть что-то непристойное. Он знал точно, что почувствует перед этим портретом, и не хотел этого. В разговоре с Виктором он, разумеется, не стал об этом рассказывать, возможно, это вообще чушь, но в глубине души он подумал тогда, что у Рулофье, наверное, была такая же походка, как у женщины на портрете. Стыдливость — вот подходящее слово. «Стыдливость», — произнес он, и ему показалось, что и слова такого уже не существует.

— Тоже вымирает, — сказал тогда Виктор. — Сохранилось только в заповедниках.

— Каких?

— Например, в песнях Шуберта. Но их надо читать по партитуре и представлять себе, как они звучали в свое время.

— Но их же иногда исполняют?

— Исполнять исполняют, но не так. Или почитайте Джейн Остен. Там стыдливость тоже есть.