Книга Зеркало смерти, или Венецианская мозаика - Марина Фьорато

Он следил за превращениями стекла. Словно хамелеон, оно меняло оттенки: красный, розовый, оранжевый, медовый, желтый и наконец белый, когда стекло начинало остывать. Коррадино знал, что надо действовать быстро. Он сунул заготовку в печь и разогрел ее, не щадя опаляемых жаром рук.

Другие стеклодувы, защищая кожу от ожогов, оборачивали руки бумагой или ватой, но только не он. Он давно принес кончики пальцев в жертву искусству. Они обгорели, покрылись шрамами, а зажив, сделались гладкими, без отпечатков. Коррадино вспомнил рассказы Марко Поло о том, что в Китае во времена древней династии Тан отпечатки пальцев использовали для опознания личности, и с тех пор так поступают на всем Востоке.

Я слился со стеклом. На поверхности каждого моего кубка, каждого подсвечника, продан он в Венеции или далеко за границей, отпечаталась моя кожа.

Коррадино знал, что его стекло лучшее, ведь он держал его в руках, прикасался к его коже своей, ощущал его дыхание. Он взял щипцы и начал вытягивать из цилиндра тонкую филигрань завитков, пока не вырос целый хрустальный лес. Коррадино быстро убрал трубку и стал обрабатывать стекло железным стержнем — понтелло. Когда время вышло и не прощающее ошибок стекло затвердело, он обернул ствол люстры получившейся декоративной спиралью — так умело, что стало невозможно обнаружить место присоединения. Не осталось ни одного стыка, ни одной отметины, ни одного шва. Казалось, ветвь выросла из дерева.

Коррадино удерживал ветвь, пока она окончательно не затвердела и не встала на место. Он полюбовался работой и отошел, вытирая лоб. Работал он без рубашки: как все настоящие мастера стеклодувного дела, жар печи он чувствовал кожей, с рассвета и до заката. Глядя на прилежно трудящихся подмастерьев, он думал, не является ли их профессия хорошей подготовкой к адскому пламени. Как там у Данте?

…здесь меж ям ползли огни,

Так их каля, как в пламени горнила

Железо не калилось искони.[29]

Коррадино хорошо знал произведение флорентийца. В ночь побега из палаццо отец позволил всей семье забрать только по одной вещи, наиболее ценной. Сам отец выбрал «Божественную комедию» Данте, фолиант из тонкого пергамента.

Так решил отец. Теперь это единственная книга, которая у меня есть. Единственное, что досталось мне от отца.

Коррадино отбросил эту мысль и вернулся к очистительному пламени.

В 1291 году Большой совет Венеции издал закон, согласно которому стекло должно было производиться только на острове Мурано, потому что огонь служил постоянной угрозой городу. Не единожды он намеревался поглотить Венецию, потому в Совете и пришли к мудрому решению — перенести мастерские, ведь несколькими годами раньше английский город Лондон был полностью уничтожен огнем. Хотя пожар там случился не по вине стеклодувов: среди купцов на Риальто ходили слухи, что он начался в пекарне. Коррадино хмыкнул.

Типично английская черта — всегда думать о желудке.

Лондонский пожар сослужил Мурано хорошую службу. Английский король Карл, похоже, задумал отстроить Лондон заново и наполнить большие современные здания зеркалами и другими изделиями из стекла. Из холодной столицы Коррадино и его товарищам поступали большие заказы.

Коррадино закончил основу люстры, но работы оставалось еще много. Темнело, и огнедышащие пасти печей гасли одна за другой. Закрывались двери, уходили приятели. Он окликнул одного из подмастерьев и напоследок обратился к нему с просьбой. Мальчик резво промчался по мастерской, перепрыгивая через железные трубы и огибая ведра. Коррадино улыбнулся и подумал, что кличка подмастерьев — «scimmia di verto», стеклянные обезьянки — весьма им подходит.

Вскоре он вернулся с ящиком.

— Eccolo,[30]маэстро.

Коррадино открыл продолговатую шкатулку из красного дерева. В углублениях лежало сто маленьких квадратных заготовок, пронумерованных и обернутых шерстяной тканью. Коррадино приступил к работе. Он взял маленький понтелло, намного меньше его надежной стеклодувной трубки, и окунул в расплавленную стеклянную массу на дне печи. Вытащил прут, напоминавший теперь зажженную свечу, подождал немного, снял с прута раскаленный шарик и начал раскатывать стекло в ладонях, а затем, более осторожно, растирать его пальцами. Получив удовлетворивший его результат, вытянул стеклянную нить, вылепил подвеску и приделал к ее концу тонкий крючок. Опустил подвеску в стоявшее между колен ведро с водой. Спустя долгое мгновение погрузил руку в воду и извлек подвеску.

Ему вспомнились рассказы о восточных ловцах жемчуга во времена владычества Венеции над Константинополем, а было это в XIII веке.

Испытывают ли мальчики, ныряющие за раковинами и рискующие своими легкими, то же удовлетворение, что и я? Конечно же нет. Когда они отыскивают жемчужину, это просто везение, милость природы. А их братья в Германии, в горах Гарц, те, что в темноте, в жару долбят породу и находят серебряную жилу, чувствуют ли они, что создали это сокровище? И вы, африканские старатели, охотники за бриллиантами, когда вам попадается совершенный камень, ощущаете ли вы ту же гордость, что и я? Нет, потому что красоту создаю я сам. Бог создал все остальное. В мире людей, в нашем XVII веке стекло дороже любого сокровища, дороже золота, дороже шафрана.

Подвеска мгновенно высохла возле огня, и Коррадино осторожно уложил ее в ящик из красного дерева, в отделение, помеченное «uno». Даже шерстяная подложка не затмила бриллиантовой чистоты изделия. Коррадино молча вознес хвалу Анджело Баровиру, маэстро, который за два столетия до него получил «cristallo» — стекло из кварца, с которым сейчас и работал Коррадино. До него все стекло было цветным, даже в белом встречались примеси: из-за песка, молока или дыма. Слово «cristallo» означало, что стекло впервые получилось совершенно прозрачным и чистым. Коррадино благословлял тот день.

Он вернулся к изготовлению подвесок. Предстояло сделать девяносто девять таких, прежде чем он сможет позволить себе пойти домой, выпить вина и съесть на ужин поленту. Эту работу он не решился бы доверить ни одному из подмастерьев — каждая подвеска из сотни была разной. В порыве, изумившем его коллег, Коррадино настаивал, что каждая подвеска из-за своего положения на люстре, из-за расстояния до свеч должна быть немного другой формы, чтобы одинаково светиться из любого угла помещения, когда люстру подвесят к потолку. Другие стеклодувы и мальчики-подмастерья часами смотрели на ящики с творениями Коррадино и недоуменно качали головами. Подвески казались совершенно одинаковыми. Коррадино поглядывал на коллег и улыбался. Он знал, что ему незачем скрывать секреты своего мастерства. Пусть смотрят хоть целый день, они все равно не поймут, как ему это удается. Он и сам не знал наверняка, что делают его пальцы, когда решал, куда повесить очередную стеклянную слезу.

Коррадино всегда ходил смотреть место, в котором предстояло висеть его люстрам. Он задавал заказчикам бесчисленные вопросы, спрашивал, как будет освещаться помещение, смотрел на окна и ставни, прикидывал движение солнца и игру света, отражающегося от воды в канале. Каждый раз он делал расчеты и заносил их в маленькую записную книжку. В этой драгоценной книжке таилось все высокое мастерство Коррадино, изложенное корявым почерком и сопровожденное прекрасными рисунками. Расчеты, замеры, сложные уравнения теснились на ее страницах. Коррадино верил в силу древней науки математики. Каждое его изделие, каждое достижение в технологии было задокументировано, и он всегда мог усовершенствовать свое искусство, заглянув в предыдущие записи. Вот и сейчас, закончив последнюю подвеску, он вынул книжку. Нашел подсчеты, сделанные им в церкви Санта-Мария-делла-Пьета, и быстро нарисовал законченную работу. На плоском бумажном листе люстра выглядела как барельеф.