Книга Зеркало смерти, или Венецианская мозаика - Марина Фьорато

Сейчас, сидя в церкви Пьеты, Нора поняла, что в первый свой вечер в Венеции сумела сделать хороший выбор. День стал для нее таким откровением, такой атакой на чувства, что ей требовалось время — два часа спокойствия. Она сидела, позволяя музыке вливаться в уши, и старалась привести мысли в порядок.

С момента прибытия в аэропорт имени Марко Поло Норе казалось, что она утратила контроль над собой, и пока моторная лодка несла ее вместе с чемоданом в Венецию, она чувствовала, как ветер терзает ее тело, а прошлое — память.

С той поры, как стала просыпаться в четыре часа ночи, Нора постоянно пребывала в подобии транса. Привычные приготовления к отъезду за границу она сделала автоматически: заказала такси до аэропорта, зарегистрировалась, предъявила багаж. Освободившись от сумок, с ощущением легкости походила по магазинам аэропорта. Все они были забиты ненужными ей вещами. В книжном магазине Нора взяла роман с репродукцией Каналетто на обложке и подумала: как странно, что уже в полдень она будет расхаживать по тем местам, что здесь изображены. Отложила книжку: фантазия ей не требовалась. Ее ждала настоящая Венеция.

Во время полета она сознательно держала чувства под контролем. С благодарностью приняла еду и питье, выслушала инструкцию бортпроводника. Но стоило самолету приземлиться, как у нее появилось новое, и нельзя сказать, что неприятное, чувство: беспомощности. Норе почему-то казалось, что самолет приземлится на площади Сан-Марко, но реальность оказалась почти такой же странной. Аэропорт имени Марко Поло стоял едва ли не на воде — на острове, окруженном морем. Нора не планировала следующий шаг, но сейчас поняла, что поедет в Венецию на лодке. Ну конечно. Перевозчик подал ей руку, она взошла на покачивающееся водное такси, мысленно сравнив его с черным кебом и веселым водителем-кокни, доставившим ее в шесть утра в аэропорт Хитроу.

Чего-то она еще не поняла. Лодка вскоре добралась до суши и начала проталкиваться по узкому каналу. Нора тотчас сообразила, что это не Венеция, и услышала странный звон вдалеке, словно откуда-то ее звал к себе колокол. Будто прочитав ее мысли, перевозчик ткнул большим пальцем в сторону старинных зданий и крикнул, пересиливая ветер: «Мурано».

Мурано. Дом стекла. Рабочее место ее предков. Нора испытала потрясение, проплывая мимо земли, на которой стояли стекловарни. Те же печи, в тех же местах. Рабочие пользовались той же технологией, что и несколько веков назад. Нора знала, что на следующий день вернется сюда, будет спрашивать насчет работы. Вместо того чтобы испугаться сумасбродного плана, она вдруг почувствовала полную уверенность. Это реально, у нее все получится. В голову пришло слово «судьба». Глупое, романтическое слово, но, залетев к ней в мозги, оно и не думало уходить. Нора сжала висевшее на шее стеклянное сердечко и подумала, что это театральный жест. Хотелось, однако, чем-то занять руки. Нора расплела волосы и пустила их по ветру. Так она приветствовала Мурано, но знала, что на самом деле жест предназначен Стивену.

Зарегистрировавшись в отеле, она пожалела о своем порыве, потому что с трудом смогла распутать волосы перед зеркалом в ванной. Выглядела она совсем не так, как у себя дома в четыре часа ночи. Сейчас она смотрелась в венецианское зеркало в раме рококо, волосы ее были всклокочены, щеки раскраснелись от морского бриза, глаза сияли, как у фанатички. Не изменилось только стеклянное сердечко, оно по-прежнему висело у нее на шее. Нора подумала, что кажется немного сумасшедшей, но все равно красивой.

Кое-кто еще думал так же.

Он сидел в церкви через проход. Ему было лет тридцать или около того. Ухоженный, как и большинство итальянских мужчин, высокий. Длинным ногам, похоже, неудобно за перегородкой. И его лицо… Мысль сама появилась у нее в голове.

Он словно сошел с картины.

Она тотчас вспомнила рассказ матери и пришла в ужас оттого, что через тридцать лет их мысли совпали. Она отвернулась. Но, подумав раз, уже не смогла отбросить эту мысль. Посмотрела — он по-прежнему глядел в ее сторону. У Норы загорелись щеки, и она снова решительно отвернулась.

Музыка подсластила ее мысли, и Нора уставилась на то, ради чего пришла сюда, — на большую стеклянную люстру. Высоко над головой, она выступала из темноты, словно перевернутое хрустальное дерево. С декоративных ветвей свисали многочисленные подвески, казалось невероятным, что на них, таких нежных, могут держаться бриллиантовые плоды. Нора пыталась проследить взглядом каждую стеклянную ветвь, ее изгибы и повороты, но всякий раз теряла направление, увидев новое чудо. Каждая хрустальная слеза вбирала в себя пламя свечей и удерживала его в идеальной призме. Нора услышала звон, такой же, как тот, что донесся до нее возле Мурано, однако в следующее мгновение поняла, что звон настоящий, ощутимый. Стекло тихонько пело, каждая ветвь и каждая подвеска выводили собственную, едва слышную мелодию. Нора заглянула в путеводитель: хотела найти объяснение чуду, которое создал ее предок. Она ничего не нашла, но улыбнулась тому, что знала.

Люстра уже была здесь при твоей жизни, Антонио Вивальди.

Тогда, как я сейчас, ты слышал эхо своих сочинений, отражающееся от этого хрустального великолепия. Люстра была здесь и когда ты еще не родился. И сделал ее Коррадино Манин.

ГЛАВА 5

ЖИРАФ

Большая люстра пересекала лагуну в темной бочке. Погруженная в воду, она покачивалась в одном ритме с волнами. Море, чернильно-темное, скрадывающее любые звуки, надежно, как околоплодные воды, окружало бочку, лишь лунный свет то и дело расцвечивал волны крошечными бриллиантовыми искрами. Завтра люстру повесят на место. Накануне ее закончили, и она ждала своего часа. Бочку обвязали таким количеством веревок, что казалось, ее поймали в рыбачью сеть. Гребцы взмахивали веслами и пели старинную песню «Пьемонтезе». Люстра в бочке начала им подпевать.

Коррадино было больно, но он не останавливался. Почти законченная люстра висела перед ним на металлической цепи, отсвечивая золотом в свете печи. Она протянула к маэстро хрустальные руки, словно умоляя завершить ее. Недоставало последней из пяти нежных ветвей, и Коррадино в последний раз потянулся к огню. Просунув в печь canna da soffio,[28]он ловко прокатил ее и вынул расплавленную стекломассу, приставшую к концу трубки. Раскатал стекло на твердой деревянной доске и придал ему нужную форму. Коррадино думал о стекле как о живом существе. Он сделал кокон, из которого должно вырасти нечто прекрасное.

Он набрал в грудь воздуха и дунул. Стекло волшебным образом изогнулось и превратилось в продолговатый нежный шар. Коррадино всегда задерживал дыхание, пока не удостоверялся, что пузырь, который он выдувал, достиг совершенных размеров. Коллеги подшучивали над ним и уверяли, что, пока пузырь не получится таким, как надо, Манин ни за что не выпустит воздух, а лучше лопнет на месте. Коррадино же знал, что самый слабый его выдох проведет границу между совершенством и несовершенством, между божественным и просто красивым.