Книга Синьора да Винчи - Робин Максвелл

Однако Пьеро был прав: поговорить с папенькой все же стоило. Мы поднялись с одеяла, и Пьеро помог мне оправить одежду и волосы, а затем ополоснул мне лицо прохладной водой из фляжки, чтобы охладить девический румянец, вызванный любовным поединком со взрослым мужчиной, десятью годами старше меня. Глаза его вдруг увлажнились. Безмятежно и счастливо улыбаясь, Пьеро заключил мое лицо в ладони и произнес:

— Женушка моя! Мать моих деток…

Лучших слов я и пожелать не могла. От моей скованности не осталось и следа, и надо мной возобладали женские прихоти. Я поцеловала Пьеро так, как еще ни разу не целовала за время наших свиданий, словно, услышав о его намерениях, позволила себе отбросить сомнения и на свой счет.

В тот день мы отдались друг другу, расстелив одеяло под раскидистым орехом, чьи ветви прогибались под тяжестью плодов. Пьеро очень старался быть нежным, но, хотя он беспрерывно целовал мне лицо и, хрипло дыша, шептал, что я красавица, что ножки у меня длинные и изящные, а груди как медовые холмы, несмотря на это, я испытала скорее боль, нежели удовольствие. Про себя я надеялась, что впоследствии соития принесут мне большее наслаждение, и, увидев на одеяле пятна крови от дефлорации, горько расплакалась.

Мой возлюбленный принялся ласково утешать меня, и мы договорились, что он завтра же утром нанесет визит моему папеньке, а теперь отправится домой и посвятит родных в наши планы.

Домой я шла, едва дыша, трепеща и от восторга, и от страха. Что же скажет мне папенька? Рассердится ли он на то, что я таила от него такую важную новость? Согласится ли признать Пьеро моим мужем, несмотря на невысокое мнение о его родне? И самое ужасающее — поймет ли папенька по моему виду, что я больше не девственница?

У входа в нашу аптеку толпилась кучка говорливых односельчанок. Я пробормотала мимоходом: «Bon giorno»,[4]и они дружелюбно отозвались на приветствие. Удивительно, до чего легко мне оказалось улыбнуться им, ведь теперь я — невеста Пьеро, подающего надежды нотариуса!

Папенька как раз готовил сверток для очередной посетительницы — судя по сухощавой фигуре, ею была не кто иная, как синьора Малатеста. Сверточек наверняка вмещал снадобье для припарок от артрита, которым страдал муж синьоры Малатесты. Она стояла спиной ко мне, и еще с порога я услышала:

— Мне необязательно оборачиваться на дверь, Эрнесто, — я по твоему лицу вижу, кто сюда вошел. Это она, и никто больше!

И верно, умиление папеньки при виде единственного чада стало притчей во языцех среди завсегдатаев его аптеки — посетителей, пациентов и заказчиков, о чем они разболтали и остальным винчианцам. Его приятное лицо озарила сдержанная улыбка, а в уголках глаз появились веселые морщинки.

— Bon giorno, синьора Малатеста! — поздоровалась я и, наскоро чмокнув папеньку в щеку, сообщила:

— Я иду наверх.

Эта наша условная фраза обозначала: «Иду подбросить дров в алхимический очаг».

У подножия лестницы меня догнал его оклик: «Ты принесла иссоп?» — но я притворилась, что не расслышала и преувеличенно громко затопала вверх по ступеням. Про иссоп я и в самом деле совершенно запамятовала. Все эти недели, отправляясь в холмы на свидание с Пьеро, я до или после нашей встречи прилежно выполняла поручения, данные мне папенькой: собирала те или иные травы, мох или грибы. Но сегодня все обязанности вылетели у меня из головы. Сегодня мне или пришлось бы повиниться, что я попросту забыла нарвать иссопа, или уже откровенно признаться, почему я теперь так часто отлыниваю от работы в аптеке и в нашем огородике.

Меня кружил вихрь разнообразных переживаний. То я отчаянно желала приблизить окончание папенькиного рабочего дня, чтобы сообщить ему о себе чудесные новости, то решала благоразумно приберечь известие до утра, когда явится Пьеро. Не находя себе места от беспокойства, я наконец выбрала второе. Я сочла менее вероятным, что папенька откажет взрослому молодому человеку, благородному флорентийскому нотариусу, нежели своей потерявшей голову от любви четырнадцатилетней дочери. Пьеро ведь такой обаятельный — ему не составит труда убедить папеньку, что он несравненно лучше своих родных и что его не устроит никакой другой исход дела, кроме как благословение Эрнесто на брак со мной. Я рассудила, что если у нас с Пьеро будут любовь, дети и полноценная семья, нашими религиозными и мировоззренческими различиями вполне можно будет пренебречь.

Чем больше я обо всем этом думала, тем больше укреплялась в мысли, что неожиданность — главный мой союзник. Правда, оставалось непонятным, как до утра скрыть от папеньки свое волнение, продолжая как ни в чем не бывало трудиться по дому и ужинать с ним за одним столом. Я не представляла себе, удастся ли мне в предстоящую ночь хотя бы на минутку сомкнуть глаза.

В конце концов ожидание превратилось в пытку, пусть и сладостную, но от того не менее мучительную. Столько лет подряд мы с папенькой хранили общие тайны, оберегая их от внешнего мира. Я пыталась прогнать подобные мысли, но доподлинно знала, что я предательница папенькиного доверия, перебежчица из нашего лагеря в стан семейства Пьеро и что все, чем я дорожила, никогда больше не будет прежним.

С восходом солнца я была уже на ногах. Я дочиста вымылась, даже сполоснула волосы, расчесала их, и они покрыли мне плечи черными шелковистыми волнами. Я слышала, как тетя Магдалена хлопочет на третьем этаже по хозяйству, как спускается в аптеку папенька.

В своем замешательстве я не сразу вспомнила про алхимический очаг и со всех ног кинулась в лабораторию. Там я натолкала побольше поленьев в топку, рьяно нагнетая жар мехами. Затем я так же стремительно слетела по лестнице, чмокнула Магдалену в щеку, пропустив мимо ушей увещевания съесть хоть кусочек, и поспешила в аптеку. Пьеро обещал зайти непосредственно после открытия. Мне хотелось лично присутствовать при разоблачении тайны, чтобы не пропустить ни словечка из их препирательств — если такие последуют — и из неминуемого благословенного согласия папеньки.

Открытия аптеки уже дожидались двое посетителей. Одна из них, синьора Малатеста, с удрученным видом сообщила, что пришла за новой припаркой, потому что вчерашнюю по недогляду стащил их пес. Другим был молодой парень, показавший папеньке спину с безобразными фурункулами.

С первой минуты я лишилась спокойствия и, стараясь не корчить недовольную мину, выслушала наказ папеньки достать из-под потолка в кладовке самый застарелый пучок крапивы. Заваривая сухие листья для припарки, понадобившейся незадачливой синьоре Малатесте, я готова была кричать от нетерпения и, не выдержав, и вправду взвизгнула, второпях облив себе грудь хвощовой настойкой. В ужасе, что пропущу приход Пьеро, я помчалась переодеваться в спальню, но, переменив корсаж и вернувшись в аптеку, увидела, что мой возлюбленный так и не появился.

Посетители приходили и уходили, а время текло. Я тревожилась, почему Пьеро не пришел в назначенный час. Утро сменилось днем, и, когда Магдалена позвала нас с папенькой наверх пообедать, я огрызнулась, что у меня пропал аппетит. Моя вспышка вызвала у папеньки только недоумение. Он предложил мне, раз уж я не голодна, присмотреть пока за аптекой.