Книга Синьора да Винчи - Робин Максвелл

Понемногу я сама научилась целоваться и безвольно таяла в долгих объятиях Пьеро. Потом мы, все так же обнявшись, ложились на расстеленное одеяло, и я пристраивалась головой в сладко пахучей выемке его плеча.

Пьеро рассказывал мне о своей родне. Он уверял, что мне непременно понравится его отец — человек, отказавшийся продолжить семейную традицию и отвергший профессию нотариуса. Вместо этого Антонио да Винчи предусмотрительно вкладывал капитал в имения — рощи, виноградники и крестьянские хозяйства. Мать и бабка Пьеро, кажется, страдали излишней строгостью и чопорностью, но со временем, по его словам, тоже должны были полюбить меня. В этом он нимало не сомневался.

О своем младшем брате Франческо Пьеро высказывался с неохотой.

— Он лентяй, ни к чему не стремится. Доволен тем, что болтается по двору или бродит по полям и садам.

— Вероятно, он больше похож на вашего отца, а ты — на деда, — предположила я.

— Да нет же! — горячо возразил Пьеро, весь вспыхнув от возмущения. — Пусть наш отец и не избрал делом своей жизни юриспруденцию, зато он знает толк в коммерции. А Франческо шляется без всякого дела и знается только со своими козами!

Несмотря на колкости, однажды Пьеро все-таки познакомил меня с Франческо, пригласив брата на наше свидание. Этот его поступок от души меня порадовал. Ясно было, что Пьеро желал похвастаться мною перед своим никчемным братцем, ожидая, что мы сойдемся накоротке.

Так оно и вышло. Многое роднило меня с этим милым юношей: и беззаветная любовь к природе, и непринужденное в ней существование. Пьеро страстно жаждал роскоши и увеселений городской жизни, а Франческо не мог пройти мимо цветущего куста, чтобы не зарыться лицом в душистую зелень. Его любили все живые твари — и конь, которого он объезжал, и птички, которых он кормил с руки. Овцы и те ходили за ним по пятам.

— Овцы особенно к нему льнут, — однажды благодушно заметил Пьеро вслед удаляющемуся Франческо.

Мы только что угощались все вместе, расположившись на речном берегу.

— О чем ты? — смутившись, переспросила я.

— О том, что он содомит и не гнушается ни овцами, ни прочим скотом. Мой дорогой братец — флоренцер.

— Извини, я что-то не понимаю…

— Франческо женщин не любит, Катерина. Он любит мужчин.

Я смутилась еще больше. Я о таком и слыхом не слыхивала.

— Почему же мужчина, который любит других мужчин, называется флоренцером? — спросила я.

— Потому что во Флоренции их пруд пруди. Они там так расплодились, что немцы приладили название города к своим извращенцам, а теперь их примеру следует вся Европа. — Отведя локон с моего лба, Пьеро смягчился:

— Впрочем, брату ты явно по душе. Не будь Франческо флоренцером, он, наверное, влюбился бы в тебя… — тут Пьеро притянул меня к себе, — не меньше, чем я сам.

Я затаенно улыбнулась: ни разу еще Пьеро не говорил мне таких слов. Пропустить их мимо ушей я не могла, но мне не хотелось столь скоропалительно обсуждать эдакие вещи.

— А что же твоя сестра? — поинтересовалась я. — Ее муж, кажется, намного старше ее, верно?

— Они переехали в Пистою, — обводя пальцем контур моего подбородка, кивнул Пьеро. — Ее муж сконструировал новое орудие — такое маленькое, что может уместиться в ладони. Думаю, когда-нибудь он станет богатеем… — улыбнулся Пьеро. — Как и я.

— А они любят друг друга? — почему-то оробев, спросила я.

— Сестра с мужем?

Я кивнула.

— Нет.

— А если люди любят друг друга, разве не должны они пожениться, как ты считаешь?

— Вовсе нет, — сухо обронил Пьеро и тут же прибавил:

— Если, конечно, речь не о нас с тобой!

И он очень нежно поцеловал меня. Его слова и поцелуй были как подброшенное в очаг полено, покрытое смолой. Я притянула Пьеро к себе, и вскоре мы уже лежали в обнимку на одеяле, потные, растрепанные и задыхающиеся, словно после долгого бега.

Вдруг Пьеро рывком сел и объявил:

— Завтра утром я поговорю с твоим отцом.

У меня пресеклось дыхание. Любая порядочная девушка потребовала бы подобных заверений в тот самый момент, когда молодой человек проявил к ней интерес. Коли на то пошло, любая порядочная девушка не стала бы самолично выбирать себе жениха, а тем более оставаться с ухажером наедине в поле и целоваться с ним, лежа на одеяле, предаваться ласкам и мечтать поскорее распроститься с девственностью.

Пьеро умело укрощал наши порывы, не давал разгореться огню обоюдного влечения. Он ведь сам являлся служителем закона, о чем не без гордости напоминал мне. Ему нужна была добропорядочная жена и рожденные в браке дети, желательно сыновья, которые унаследовали бы не только его кровь, но и почетную профессию. Пьеро считал, что его отец и брат, несмотря на все заверения о доставшейся им счастливой участи, совершили непростительную ошибку. Его собственный сын ни за что не должен был повторить их заблуждения.

И вот Пьеро решительно вознамерился добиваться моей руки. Я, со своей стороны, немного страшилась предстоящего объяснения. Разумеется, я очень хотела замуж за Пьеро и жаждала начать новую жизнь в качестве его почтенной супруги. Но что-то подсказывало мне, что папенька не одобрит моего выбора. Он недолюбливал это семейство. Случай с запоздалой платой за аптекарские услуги и более чем сдержанной благодарностью родителей Пьеро составлял лишь малую долю в папенькиной неприязни к ним. В деревне поговаривали, что отец Пьеро обманывает своих работников, урезая им плату во время неурожая, вместо того чтобы взять на себя убытки, и выказывает удивительное жестокосердие к тем, кто имел несчастье изувечиться или заболеть. Еще большую скаредность он проявлял к вдовам арендаторов, трудившихся на его землях уже не в первом поколении.

Все это удерживало меня до сих пор от откровенностей с папенькой о своей влюбленности и о намерении оставить наш кров ради того, чтобы породниться с зажиточным, но недостойным, в папенькином представлении, семейством. Мне мешало вдобавок и то соображение, что для девушки весьма эрудированной, со столь философским и еретическим складом ума Пьеро оказался бы не совсем подходящей партией. Я же так полюбила Пьеро, что даже начала потихоньку роптать на папеньку, зачем он воспитал меня такой чудачкой. Всего-то я и желала — жизни, как у всех остальных, при муже, и для меня не имело значения, где мы с ним поселимся: в Винчи, в Пистое, во Флоренции или у черта на рогах. Не волновало меня и количество будущих детей — сыновей ли, дочерей, — если им суждено будет у нас родиться.

Но бывали минуты, когда я кляла себя за такие мысли. Я оказалась самой неблагодарной на свете дочерью. Мой милый папенька, заменивший мне и доброго отца, и мать, открывший мне глаза на мир, который большая часть мужчин и априори все до единой женщины лишены были радости познать, внезапно превратился для меня в недруга, а я готова была удовольствоваться долей заурядной женщины и, раздвигая ножки, влачить скучное существование до конца моих дней.