Книга Клоунада - Уолтер Саттертуэйт

Но все же в городке есть горсточка мужчин. Мсье Гийом, брат мадам Верлен, получил строжайшее указание от сестры пресекать любые попытки со стороны проходящих мимо мужчин завязать со мной романтическую дружбу из самых добрых побуждений и даже из самых теплых родственных чувств.

Тут он здорово преуспел. Стоит только какому-нибудь мужчине приблизиться (а некоторые пытались, Ева!), как он неуклюже выходит из кафе, прислоняется к косяку крошечной двери, складывает мясистые руки поверх идеально чистого фартука, обнимая объемистый, гордо выставленный вперед живот, и, поглаживая ухоженные усы, похожие по форме на велосипедный руль (французы очень трепетно относятся к своим усам), впивается в нарушителя спокойствия суровым взглядом. Его гипнотизирующий взгляд, как у василиска, превращает мужчин если не в камень, то в желе, и они спешат дальше, вниз по улице, к порту, или вверх по улице, к собору.

Должна признаться, большинство здешних мужчин и без того довольно желеобразные — прилизанные, скользкие и какие-то вялые. Впрочем, один из них привлек мое внимание тем, что госпожа Эпплуайт назвала бы с искоркой в глазах «агрессивной мужественностью». Он был молод, почти юн — вероятнее всего, рыбак, судя по его широким моряцким плечам и загорелым моряцким рукам. Но двигался он с почти кошачьим изяществом, слегка поднимая уголки пухлых красных губ в непринужденно вежливой галльской улыбке, и глаза у него, Ева, под всклоченной копной галльских волос тоже казались кошачьими — такими зелеными и проницательными…

Да что говорить! При виде мсье Василиска улыбка его исчезла, черные пушистые моряцкие ресницы захлопали, прикрывая кошачьи глаза, и вслед за тем их владелец живо ретировался в сторону гавани.

Я забыла сказать, что на нем были черные сандалии и коричневые брюки, закатанные почти до колена и выставлявшие напоказ его загорелые моряцкие лодыжки, а черная рубашка джерси плотно облегала его моряцкую грудь. Я уже говорила, что глаза у него зеленые?

Да, говорила.

Наверное, все дело в кофе. С утра три кружки крепкого, бьющего в голову французского кофе. Наверное, на кофе и можно свалить легкую дрожь, которую я почувствовала под кожей. Сердце хотя и не затрепетало, но было к этому, в сущности, готово.

Возможно, все дело в ароматах Сен-Мало, Франции — ароматах, которые витают по всей залитой солнцем площади: чеснока и шалфея, тимьяна и розмарина, жаркого и свежевыпеченного хлеба. И все это на фоне запаха моря, соли и рыбы — запаха дальних странствий и обещаний.

А может, все-таки зеленые виноваты глаза?

Ну да ладно, хватит.

Ты вправе спросить, что меня сюда занесло. Я здесь на задании — таков мой ответ. Я работаю под «прикрытием», и это звучит куда привлекательнее, чем есть на самом деле. На самом же деле я служу нянькой двум американским детишкам — Эдварду (Эдди) и Мелиссе (прости, Сиссе) Форсайт. Эдди восемь лет, а Мелиссе десять.

Ты, верно, думаешь, что эти детишки сейчас должны ходить в школу, а не болтаться по городам и весям со старой девой — пинкертоном. Но так уж вышло, что их (американские) родители не любят британских учителей и не верят, что они смогут ввести их чад в Обитель Познания. Этот воспитательно-образовательный chauvinisme, безусловно, имеет серьезные недостатки: Мелисса никогда не обретет те ценные навыки, которые получили мы с тобой в академии госпожи Эпплуайт, — искусство вышивания, изящные манеры и непоколебимое стремление хранить девственность до брака, если не до самой смерти. Бедняге Эдварду никогда не постичь того, чему он мог бы научиться в Итоне: как носить идиотскую шляпу; как терпеть своих подчиненных и ценить полученные взбучки; как выкроить в плотном учебном расписании часок-другой для веселого, озорного мальчишника.

По подобный chauvinisme имеет и свои преимущества. Например, он позволяет детишкам (вместе с нянькой-пинкертоном) колесить по всей Европе.

Есть еще одно чадо — Нил. Ему уже восемнадцать — следующей осенью он направит свои стопы в университет (разумеется, американский), и нянька ему совсем не нужна, по крайней мере теоретически. Я говорю «теоретически», потому что он очень странный юноша, и я точно не знаю, каковы его насущные потребности, хотя, судя по тайным взглядам в мою сторону, я кое-что подозреваю. (Какой femme fatale[17]я стала, n’est ce pas, Ева?) Он высокий, тощий, бледный, всегда в черном. И не расстается с томиком Бодлера «Les Fleurs du Mal»[18]в кожаном переплете и в английском переводе.

Но что плохого в Бодлере, спросишь ты. Ровным счетом ничего. Я очень ясно и с душевным трепетом вспоминаю те ночи у госпожи Эпплуайт, когда мы, надев на книгу другую суперобложку, вздыхали и хихикали над его стихами. Но Нил принимает их куда ближе к сердцу, чем мы с тобой. Мальчик вбил себе в голову, что он эстет, и посему склонен к задумчивости и нарочитой необоримой усталости, которые идут ему, тщедушному юнцу, как пальто с чужого плеча — донельзя поношенное, мешковатое и, если не ошибаюсь, с длиннющими рукавами.

Но вернемся, однако, к нашей горемычной главной героине. К числу членов этой развеселой компании путешественников принадлежит госпожа Элис Форсайт, мамаша вышеупомянутой троицы. Ее муж, Джордж, сейчас в Париже. Он банкир, и дела у него, равно как и дома, имеются не только в Париже и Лондоне. Он также владеет «совершенно очаровательным маленьким замком» (по словам госпожи Форсайт) в Сен-Пья, недалеко от Шартра, куда мы все и направляемся. Выезжаем завтра, «как только этот глупый старый Рейган заявится со своей идиотской старой машиной». (Примечание: идиотизм — свойство, характеризующее практически все вещи и людей, которые случайно попадают в маленький мирок госпожи Форсайт.)

О черт, опять я ехидничаю. А ведь обещала себе, что больше не буду, и постараюсь…

Помянешь тут черта. Вернее, чертей. Сначала появляется Нил, а потом Maman собственной персоной, с самым младшим отпрыском. Они все дожидаются меня у почты. Так что я едва успела нацарапать последние слова и отправить письмо вместе с отчетом для господина Купера в Лондон. Подробности позже.

С любовью, Джейн

Глава третья

Я видел ее фотографию, но на ней она казалась выше, чем была на самом деле, — возможно потому, что была весьма ладно сложена. Волосы коротко подстрижены — эдакий глянцевитый черный шлем на маленькой, правильной формы головке. Блестящие черные завитки достают до маленьких правильных дуг узких черных бровей. Ресницы густо намазаны черной тушью, глаза голубые, даже ярко-синие, — они напоминали мне женщину, которую я знал в Англии. Губы алые. На ней был черный шелковый кафтан и серый шелковый шарф, свободно обвитый вокруг тонкой шеи. Запястья у нее были такие хрупкие, что я мог бы обхватить их большим и указательным пальцами. Я знал — ей тридцать лет, а выглядела она на десять лет моложе.

— Господин Бомон? — спросила она.

— Да. Госпожа Форсайт?