Книга Просвещенные - Мигель Сихуко

Он потирает подбородок, словно задумавшийся злодей в немом фильме, его часы отражают источник света, и зайчик прыгает по стенам, спинкам кресел, лицам дремлющих пассажиров. Он прикрывает запястье, забеспокоившись, что соседи заметят эмблему в виде короны и подумают, что это подделка из Монкока[48]. Он рассматривает часы на свету. Эти часы дед подарил ему на двадцать один год. К тому времени они уже несколько лет как возвратились на Филиппины, дед вернулся в политику и к своим женщинам, и все встало с ног на голову. Нержавеющая сталь, синий циферблат, вечный корпус «Ойстер», календарь «Дейт-джаст». У деда точно такие же. Почти. У внука подделка, хоть и наивысшего качества: настоящее выпуклое стекло вместо плоского плексигласа, зато внутри все от «Радо». Дед бесстрашно пошел за дилером, мусолящим во рту зубочистку (похожим на шипящую ящерицу, говорил дед), в проулок, отходящий от Тан-Чой-cmpum, и поднялся по трем пролетам узкой, на ладан дышащей лестницы, чтобы выложить более двухсот американских долларов за самую реальную подделку в мире. На задней крышке дед выгравировал дарственную надпись, и поэтому внук дорожил часами: а еще из-за чудных воспоминаний о семейных обедах, когда дед и внук снимали часы, менялись ими, сравнивали и дивились. Он так давно привык думать, будто часы настоящие, что готов уже обманываться сам, как и все остальные.

* * *

Он врывается, как бомба, сверкая перламутровой рукояткой своего «миднайт-спешл». «Это я, — кричит он, — Антонио Астиг! Вперед к звездам!» Но в комнате уже никого. Открытое окно, как будто насмехаясь, поскрипывает рамой. Он бежит по комнате, как голодный тигр, выпущенный из клетки на обед. Он видит, как внизу, на бульваре Испании, мелькает лысый череп Доминатора. Доминатор переплывает затопленную улицу к выброшенному на сушу грузовичку с платформой. Он бьется один на один с бешеным течением и с каждым гребком натыкается на плывущий по воде мусор. За спиной Антонио слышит крики и топот ног — поднимаются по лестнице, бегут по коридору. Полиция! Антонио выпрыгивает из окна и ныряет в воду. Вода на вкус как слезы погубленных Доминатором девственниц. Вынырнув, он видит Доминатора уже на платформе грузовика, где тот режет брезентовый крепеж своим серебряным ножом-бабочкой. Над головой Антонио полицейские теснятся в окне и наводят на него пистолеты. Он ныряет поглубже и акулой плывет к цели. Видит, как пули пронзают грязную воду, словно торпеды, и всплывает, как раз когда Доминатор стаскивает на воду желто-красный водный мотоцикл. Медведем взревел мотор, и Доминатор умчался прочь, лавируя меж притопленных машин и джипни[49]. Антонио видит на грузовике еще один водный мотоцикл. Плывет к нему. Свистящие пули взрезают воду. Антонио взбирается на платформу. Одним движением спихивает с нее водный мотоцикл и заводит мотор; он несется по затопленным улицам, свежий ветер сушит ему лицо. Сквозь запотевшую витрину магазина обезумевшие от паники люди смотрят, что там происходит. Пролетая мимо в облаке брызг, он улыбается им, как победитель.

Криспин Сальвадор, «Манильский нуар» (с. 53)

* * *

Мой мейл Криспину: Мистер Уилсон жжот! Не могу отогнать от себя мысль, что за диагноз «пограничное расстройство личности» я бы взял с Мэдисон вдвое меньше, чем ее психиатр. На кой черт всем теперь понадобилось оправдывать свои странности? Деду недавно поставили «фрейдистский нарциссизм». Он поискал в Сети информацию об этом расстройстве, но не нашел ничего плохого, кроме хорошего. «Все великие правители — нарциссы!» — бросил он бабушке. И вместо того, чтобы накупить книжек о том, как преодолеть синдром нарциссизма или как от него страдают окружающие, он приобрел «Победоносные нарциссы» — книжку о замечательных качествах Нерона, Наполеона, Гитлера, Саддама и т. п. Куда там, такую же Дуля купил в подарок на Рождество президенту Эстрегану. Ржу нимагу! Интересно, как тот отреагирует? Не поймите неправильно, я вовсе не сержусь на деда. Сердиться можно, только когда тебе не все равно. А мне его просто жаль. В общем, на чизбургер с беконом я опоздаю. Жду леденящих кровь подробностей вашей поездки и выступления в ФКЦ. Помираю от любопытства.

* * *

Имя Нарцисо подходило моему отцу как нельзя лучше (писал Сальвадор в «Автоплагиаторе»). Имя это было освящено легендой о далеком предке, ирония которой заключалась в том, что носил его человек, весьма далекий от самолюбования. Однако в случае с отцом все было прямолинейно, без всяких нюансов: это имя придумали как будто специально для него и в самом акте наречения его «Нарцисо» как будто содержалась пародия на святое таинство, когда имя дается по существу, обозначая самое слабое место, изъян, который оставит о себе долгую память. Впрочем, потом, следуя беззастенчивой и такой удивительно филиппинской привычке давать всем и каждому унизительные прозвища, его разжаловали до «Младшего». Пророчество само себя исполнило: как ни старался, он был обречен всю жизнь оставаться маленьким нарциссом.

Из готовящейся биографии «Криспин Сальвадор: восемь жизней» (Мигель Сихуко)

* * *

— Из всех моих внуков ты самый красивый, — часто говорил мне Дуля.

Я не знал, что на это ответить, поэтому просто улыбался, как ребенок, купающийся в лучах родительского внимания. Я ему, конечно, не верил. Боялся верить.

— Ты самый красивый из моих внуков, потому что ты больше всех похож на меня, — уточнял он, после чего спрашивал: — А кем ты хочешь стать?

— Сержантом в армии.

Дуля умиленно смеялся:

— А почему не президентом Филиппин?

— А кто главнее?

— Я буду президентом, а ты, пожалуй, сержантом, — говорил он и, театрально кряхтя, брал меня на руки и относил в кровать.

От него пахло «Олд-спайс» и трубочным табаком, и, хотя это очень похоже на фиктивные, годные для всех воспоминания, его запах был именно таким.

— Спи, Серж, — говорил он, подоткнув мне одеяло.

Так он меня и называл. У него для каждого из нас было отдельное прозвище. Хесу был Груви, Клэр — Рейна, Марио — Смайли, Шарлотта — Принцесса. Джеральд был Сливой. А я — Серж. Может, и не был, а есть. Целую жизнь спустя Мэдисон стала называть меня Красавец. В кровати она смотрела на меня, прикасалась кончиками пальцев к лицу, как будто боялась его повредить, и говорила: «Ты красивый мужчина». Я ей, конечно, верил. Боялся не верить.

Ночью под одеялом она всегда закидывала на меня ногу. Нам всегда хотелось лежать на боку, прижавшись друг к другу, но из-за моих проблем с шейным отделом позвоночника и ортопедической подушки, я должен был лежать на спине, иначе весь следующий день у меня болела шея. Поэтому ночью наши ноги переплетались — это означало, что и в кромешной тьме мы держимся вместе.