Книга Крыши Тегерана - Махбод Сераджи

Человек в страхе оборачивается; лицо его выкрашено черным, блестят круглые очки.

— Доктор? — прищурившись, шепчу я.

Он застывает на месте, и я знаю, что у нас обоих перехватывает дыхание. В глазах его мелькает то страх, то сожаление, то осуждение, а может быть, гнев? Проходят мгновения, показавшиеся вечностью, и он убегает, не ответив. Я в полном смятении остаюсь стоять с колотящимся сердцем.

Утром всю округу удивляют расклеенные на стенах красные розы.

— Кто их расклеил? — хочет знать один.

— Что это значит? — спрашивает другой.

— О, Красная Роза, — с понимающим видом говорят некоторые.

— Красный — это цвет любви, — говорит один другому.

«Это и цвет крови», — думаю я, и у меня падает сердце, когда я представляю, на какой риск пошел мой друг. Если САВАК когда-нибудь узнает о причастности Доктора к этому, с ним будет покончено.

Только через пять дней Доктор приходит ко мне на крышу.

— Послушай, я уезжаю, — сообщает он, тревожно обшаривая взглядом горизонт. — Некоторое время меня здесь не будет.

— Куда ты едешь? — спрашиваю я тусклым от отчаяния голосом.

— В деревню на севере у Каспийского моря, с группой моих университетских друзей.

Доктор поспешно добавляет:

— Ничего особенного, мы ездим каждый год.

Я вспоминаю прошлое лето — тогда он не уезжал. Его ложь приводит меня в ярость. Должно быть, он это чувствует, потому что продолжает не сразу.

— Люди в деревнях нуждаются в образовании, — увлеченно рассказывает он. — Мы будем учить взрослых читать и писать. Мы будем рассказывать о проблемах здоровья. Будем помогать им рыть колодцы и знакомить с эффективной ирригационной техникой.

— Неужели? — выпаливаю я. — Правительство недоверчиво относится к людям, занятым подобной деятельностью.

Он потрясен как моими словами, так и тоном, которым они произнесены.

— Когда я вернусь, то собираюсь жениться на Зари, — говорит он. — Мне надо остепениться. Я так сильно ее люблю.

Меня оглушает имя Зари и то, как он спокойно объявляет о своей любви. Неожиданно весь мой гнев из-за его бездумной храбрости растворяется в безграничной теплоте его кротких карих глаз.

— Она знает?

— Нет. Это будет наш секрет, ладно?

— Ладно, — соглашаюсь я, стараясь не обращать внимание на резкую боль в груди.

— После того, что все мы видели по телевидению несколько дней назад, — добавляет Доктор, имея в виду суд над Голесорхи, — мне в жизни нужна Зари.

Его глаза наполняются слезами.

— Голесорхи — самый сострадательный из известных мне людей, и вот его ставят к стенке и расстреливают, как обыкновенного преступника.

Он небрежно смахивает с лица слезы.

— Пришло время… — с жаром начинает он, но умолкает.

— Время для чего?

Доктор глубоко вздыхает, потом с улыбкой спрашивает:

— Что для человека самое ценное?

— Жизнь, — без колебаний отвечаю я.

Он добродушно смеется и качает головой.

— Время. Время — самое ценное из того, что у нас есть.

Он дотрагивается до моего плеча и говорит:

— Пришло время понять, что больше нельзя терять время. Не сознание людей определяет их общественное бытие, а общественное бытие определяет их сознание. Знаешь, кто это сказал?

Я называю Карла Маркса, и он снова улыбается, но не подтверждает ответа. Я вспоминаю наших старух, которые все приписывают Богу — включая самые ужасные бедствия — и не могут истолковать причины необъяснимо немилосердных деяний Бога. Я быстро останавливаю поток богохульных мыслей и предусмотрительно кусаю кожу между указательным и большим пальцами. Этот жест следует применять, когда человек грешит кощунственными словами или мыслями, и тогда Бог его простит, а не обрушит ему на голову свой гнев.

Доктор запускает руку в карман и достает книгу под названием «Овод».

— Это тебе, — говорит он. — За нее дают как минимум полгода, так что будь очень осторожен.

Я беру книгу и быстро засовываю в боковой карман куртки.

— Она станет самой ценной моей вещью, — даю я обет.

Мне так стыдно из-за тайных чувств к Зари, тем более что они наверняка написаны у меня на лице.

— Что касается плакатов… — опустив голову, начинает Доктор.

Я перебиваю его.

— Не знаю, кто их расклеил, но это было здорово.

Он поднимает голову и смотрит на меня поверх круглых очков. Лицо его принимает задумчивое выражение.

— Вот оно — Это, — говорит он.

4
СУВАШУН

Взрослым не понять, зачем дети звонят в дверь и убегают. Чаще это происходит в ранние вечерние часы, когда на улице почти никого нет. Мы с Ахмедом думаем, что эти дети из нашего переулка. Моя мама считает, разумеется, что наши ребята очень воспитанны и не станут такого делать.

Однажды вечером, когда мой отец идет домой, он видит, что у двери дома Ираджа стоит пятилетний брат Ахмеда.

— Привет, Аболи, — широко улыбаясь, говорит отец. — Что ты делаешь?

— Вы не поможете позвонить в дом Ираджа? — невинным голосом спрашивает Аболи. — Мне не достать.

Отец соглашается. Как только звенит звонок, Аболи хватает моего отца за руку и говорит:

— Ладно, а теперь бежим!

Бедный отец понимает вдруг, что он наделал. Они с Аболи стремглав несутся к нашему дому. Мы с Ахмедом сидим во дворе, когда врывается отец и, захлопнув за собой дверь, прислоняется к ней, чтобы отдышаться.

— Что случилось? — спрашиваю я, огорошенный его видом.

Он смотрит на Аболи и начинает хохотать. Потом пересказывает нам историю, и мы все тоже смеемся. Когда мы наконец успокаиваемся, папа поднимает Аболи за подмышки и говорит:

— Тебе повезло, что ты такой шустрый, дружок.

На следующий день Ирадж изобретает хитроумное приспособление для поимки хулиганящих мальчишек. Устройство состоит из тонкой трубки, присоединенной к маленькому насосу, и должно поливать водой человека, жмущего на звонок. Трубка помещается над дверью, то есть скрыта от глаз. Ирадж включает устройство ранним вечером в надежде поймать преступников, звонящих к ним в дверь, по меньшей мере два или три раза в неделю. Это изобретение, разумеется, не срабатывает, и все остаются сухими.

Иногда я жалею, что у меня не хватает храбрости поговорить с Ахмедом о Зари. Господи, будь Зари лишь на несколько лет моложе Доктора и не будь она обручена с ним, я рассказал бы Ахмеду о ее темно-голубых глазах, робкой улыбке и красивых скулах. Я рассказал бы ему о том, как ее походка сводит меня с ума, что у меня перехватывает дыхание от ее голоса и что я не могу перестать о ней думать. Я бы даже выпил целый кувшин маминого машинного масла, несмотря на то что меня тошнит при одной мысли об этом, если бы это придало мне смелости открыть душу перед лучшим другом.