Книга Крыши Тегерана - Махбод Сераджи

«Я тот еще великий человек, — думаю я, и краска стыда заливает лицо и шею, — тайно желаю невесту друга и только дожидаюсь повода применить боксерское умение, чтобы расквасить лицо какому-нибудь забияке».

Чувствуя мою неловкость, Доктор меняет тему разговора.

— Ты знаешь, как поймали тех заговорщиков? — спрашивает он, имея в виду группу молодых мужчин и женщин, арестованных САВАК за участие в заговоре с целью убийства шаха. — В доме одного из участников искали нелегальные книги и наткнулись на план.

Я киваю. Уже несколько недель средства массовой информации обещают, что в прямом эфире будет транслироваться сенсационный судебный процесс. Впервые в нашей истории по телевидению будет показано подобное событие. Считается, что у нас нет оппозиции, а партию Туде — коммунистов, исламистских марксистов — называют хараб-кар, то есть активистами подрывной деятельности, террористами, людьми, совершающими ужасные деяния во имя политических целей. Если верить средствам массовой информации, Иран — это нация, объединенная под руководством царя царей — шахиншаха Мохаммеда Реза Пехлеви. Признать существование политической оппозиции для САВАК все равно что отрицать существование Бога. Несмотря на аресты, пытки и непрерывное подавление оппозиционных групп, продолжается низкопоклонство перед шахом.

— Люди говорят, что в прямом эфире заговорщики будут плакать и просить о помиловании, — добавляю я, — и тогда шах простит их, чтобы предстать великодушным, милосердным правителем.

На лице Доктора возникает презрительная усмешка. Он качает головой со словами:

— Но в цирке может появиться инспектор манежа с сюрпризом.

В переулке мы встречаем бабку Ахмеда, она бродит как потерянная.

— Вы не видели моего мужа? — приветливо глядя на нас, спрашивает она.

Мы с Доктором обмениваемся взглядами. Ее муж умер два года назад.

— Нет, я давно его не видел, бабушка, — говорит Доктор. — Можем мы чем-нибудь вам помочь?

Бабушка останавливается и начинает размышлять вслух.

— Очень странно. Никто его не видел с тех пор, как мы похоронили его пару лет назад. Я рассказывала вам, как мы с мужем встретились?

Мы слышали эту историю миллион раз, но улыбаемся и качаем головами. Бабушка снова повторяет, как познакомилась с будущим мужем на вечере в американском посольстве, и, несмотря на то что в то время у него было сорок три жены, он влюбился в нее и развелся с ними, чтобы жениться на ней. Она говорит, что он хранил ей верность до того дня, пока не погиб, спасая кошку из горящего дома.

— Какая красивая история, бабушка, — поддерживает ее Доктор. — Он, должно быть, действительно любил вас и наверняка был храбрым и сострадательным человеком.

— Да, он был храбрым человеком, — эхом отзывается бабушка, удаляясь под шарканье ног. — Он был сострадательным.

Мы с Доктором знаем, что дед Ахмеда никогда не был в американском посольстве, у него не было сорока трех жен и он определенно не стал бы рисковать жизнью ради спасения кошки, потому что искренне ненавидел кошек.

Вечером к нам на ужин приходят родственники и друзья, чтобы вместе посмотреть судебное заседание. Дом наполнен возбужденными голосами и ожиданием. К тому времени, как молоток судьи возвещает начало процесса, наш переулок пустеет.

Обвиняемые один за другим поднимаются на возвышение. Большинство каются и просят прощения у шаха. Они читают свои показания по подготовленным документам, текст тщательно составлен так, чтобы любое упоминание королевской семьи звучало почтительно. Некоторые члены группы открыто рыдают, взывая к королеве как матери нации.

— Помоги своим непокорным детям заслужить прощение! — выкрикивает одна женщина. — Ты сама мать, пожалей моих детей.

Я быстрыми, решительными рывками закатываю рукава, глядя на экран, и прижимаю ко рту сжатые кулаки. У каждого обвиняемого на лице выражение сдержанного страдания. Большинство напуганы, другие, похоже, успели отрешиться и от себя, и от ситуации в целом.

Последним встает и дает показания Голесорхи, лидер группы. Его имя означает «красная роза». Приятное лицо, средний рост, массивный подбородок, густые усы — вылитый Максим Горький в молодости. Он снимает пиджак, медленными нарочитыми движениями закатывает рукава рубашки и подходит к возвышению.

— Этот суд — незаконное действо, — восклицает он, обрушивая кулак на кафедру с такой силой, что все мы вскакиваем с мест. — Шах — тиран, прислужник американцев и марионетка Запада.

У меня перехватывает дыхание, я с трудом сглатываю. Я выпрямляюсь и начинаю лихорадочно опускать рукава. Кажется, сам воздух в комнате насыщен электричеством.

— Неужели он не боится? — бормочет друг моего отца. — Сегодня ночью его замучают до смерти, клещами вырвут ногти, потом по одному отрежут пальцы на руках и ногах.

Он умолкает под многозначительным взглядом отца, осознав вдруг, что женщины в комнате все в слезах. Судья велит Голесорхи замолчать, но тот не подчиняется.

— А вы, господин, идите к черту, — произносит Голесорхи с высоко поднятой головой и немигающими глазами. — Люди, запомните, как он выглядит! — выкрикивает он, обращаясь ко всей аудитории. — Постарайтесь, чтобы повсюду его узнавали, как дружка величайшего из ныне живущих диктаторов.

— Настало время остановить этих негодяев, — шепчет отец, стараясь не смотреть на меня.

Да этого и не нужно, мы и так чувствуем, как в унисон бьются наши сердца, словно их соединили бечевой.

Мать плачет.

— Он так молод, — причитает она, — не больше тридцати. Бедные его родители, бедная жена!

Судья резко останавливает показания Голесорхи, и телепередача прекращается. Экран гаснет, а потом вновь оживает — включают повтор американской мыльной оперы под названием «Пейтон-плейс».

Не попрощавшись с гостями, я удаляюсь на крышу. Ахмед, наверное, проведет остаток вечера в попытках успокоить своих близких и будет шутить до тех пор, пока все не начнут покатываться со смеху.

В предрассветных сумерках я наконец закрываю книгу и со вздохом встаю. Я надеялся, что чтение отвлечет меня от смелых речей Голесорхи, однако слова на странице кажутся непонятными, приходится дважды перечитывать каждую строчку, чтобы заглушить его голос, грохочущий в голове. Почти все окна темные, но я чувствую, что не я один не могу уснуть от возбуждения.

Я выхожу в переулок — может, прогулка успокоит меня. Я иду медленно и размеренно, засунув руки в карманы и стараясь унять бешено скачущие мысли. Вдруг впереди в круге желтого света от уличного фонаря мелькает силуэт мужчины. На голове у него шляпа. Он клеит что-то на стену. Погружая кисть в небольшое ведро, он рисует большую букву «X» и наклеивает бумагу, а затем быстро идет по переулку. Я подкрадываюсь, чтобы взглянуть, и вижу плакат с красной розой в центре.

— Голесорхи, — вслух произношу я и зажимаю рот ладонями.