Книга CITY - Алессандро Барикко

— Voila [вот так — фр.].

С шести лет Шатци Шелл работала над вестерном. В ее жизни это было единственное, что приходилось ей по душе. Она обдумывала его постоянно. Когда ей в голову приходила стоящая мысль, она включала диктофон и наговаривала на пленку. У нее скопились сотни записанных кассет. Она утверждала, что это прекрасный вестерн.

4

Они убили Мами Джейн в январском номере. Рассказ назывался «Колея-киллер». Такие дела.

5

Эта история с вестерном, между прочим, произошла на самом деле. Шатци трудилась над ним несколько лет. Сначала она накапливала идеи, затем принялась заполнять тетрадки записями. Теперь она пользовалась диктофоном. Каждый раз она включала его и наговаривала что-то на пленку. У нее не было определенного метода, но она продвигалась вперед не останавливаясь. И вестерн рос. Начинался он песчаным облаком и закатом.

Обычное песчаное облако и закат ежевечерне клубились на ветру над землей и в небе, в то время как Мелисса Дольфин подметала улицу перед домом, вздымая клубы пыли, подметала с неразумным и бесполезным усердием. Но она спокойно и благодарно несла все свои шестьдесят три года. Ее сестра-близнец Джулия Дольфин, которая сейчас смотрела на нее, слонялась по веранде, укрываясь от сильного ветра: сквозь пыль она глядела на сестру, только она ее понимала.

Справа вдоль центральной улицы простирается городок. Слева ничего нет. По ту сторону изгороди еще не граница, а просто земля, которую считают бесполезной и отказываются думать о ней. Камни, и больше ничего. Когда умирает кто-нибудь из тех мест, говорят: сестры Дольфин видели, как его хоронят. Их дом самый последний. Говорят, что это край света.

Вот Мелисса Дольфин поднимает взгляд в никуда и с изумлением видит человеческую фигуру, еле различимую в закатных тучах песка, но медленно приближающуюся. Хотя в том направлении все только исчезает, иногда что-то скрывается из вида — кусты ежевики, животные, старик, бесполезные взгляды — но никогда ничего не появляется. Никого.

— Джулия… — тихо говорит Мелисса и оборачивается к сестре.

Джулия Дольфин стоит на веранде и сжимает в правой руке винчестер 1873 года выпуска с восьмиугольным стволом, калибра 44-40. Она смотрит на этого человека — медленно идущего со шляпой, надвинутой на глаза, в плаще до пят, он тащит что-то, лошадь, что-то, лошадь и еще что-то, платок защищает лицо от пыли. Джулия Дольфин поднимает ружье, деревянный приклад касается правого плеча, она наклоняет голову и прицеливается: мушка, человек.

— Да, Мелисса, — тихо отвечает она.

Целится прямо в грудь и стреляет.

Человек останавливается.

Поднимает голову.

Платок, который закрывал ему лицо, падает.

Джулия Дольфин смотрит на него. Перезаряжает ружье. Затем наклоняет голову и прицеливается: мушка, человек.

Целится в глаза и стреляет.

Пыль поглощает звук выстрела. Джулия Дольфин выбрасывает патрон из затвора: красный Морган, калибра 44-40. Продолжает стоять, смотрит.

Человек подходит к Мелиссе Дольфин, она неподвижно стоит посреди улицы. Он снимает шляпу.

— Клозинтаун?

— Смотря по обстоятельствам, — отвечает Мелисса Дольфин.

Именно так начинался вестерн Шатци Шелл.

6

— Я провожу тебя.

— Зачем?

— Хочу посмотреть на эту офигенную школу.

Они вышли вдвоем, до школы можно было доехать на автобусе или же дойти пешком. «Давай немножко пройдемся, а потом с удовольствием сядем в автобус». — «Ладно, только застегнись».

— Что ты сказала?

— Не знаю, Гульд, а что я сказала?

— Застегнись.

— Да ну?

— Чтоб я сдох.

— Ты все выдумал.

— Ты так сказала «застегнись», как будто ты моя мать.

— Ладно, пошли.

— Но ты это сказала.

— Кончай.

— Чтоб я сдох.

— И застегнись.

Улица спускалась под гору и была усыпана опавшими листьями, поэтому Гульд шел, волоча ноги, и его ботинки были похожи на двух кротов, которые роют туннель среди листьев, создавая шум, похожий на шум поджигаемой сигары, но многократно увеличенный. Желто-красный шум.

— Мой отец курит сигары.

— Да ну?

— Ему нравится.

— Я ему нравлюсь, Гульд.

— С чего ты взяла?

— По голосу, понимаешь?

— Правда?

— По голосу можно понять много чего.

— Например?

— Например, если ты слышишь красивый голос, очень красивый голос, красивый мужской голос…

— Ну?

— То можешь быть уверен, что этот мужик просто урод.

— Урод.

— Даже хуже, чем просто урод, он жутко безобразный, замызганный, я таких знаю, высокий, с жирными лапами, они у него все время потеют, всегда мокрые, представляешь?

— Бе-е.

— Что значит «бе-е»?

— Не знаю, мне не нравится пожимать руки, так что я не сильно разбираюсь в этом.

— Значит, ты вообще не любишь пожимать руки?

— Не-а. Это идиотизм.

— Ах вот как?

— У взрослых руки всегда слишком большие, они не чувствуют, что жмут руку именно мне, идиотство даже думать об этом, и никак этой гадости не избежать.

— Я один раз видела по телеку, как вручают Нобелевскую премию. Ну, такие сопли, все так элегантно одеты и без конца только и делают, что пожимают руки.

— Это совсем другое.

— Но мне это интересно. Расскажи мне, Гульд.

— Что именно?

— Как это они решили заставить тебя получить ее?

— Ничего они не решили.

— Ты получил ее — и все тут?

— Детям не дают Нобелевскую премию.

— Могли бы сделать исключение.

— Да брось ты.

— О'кей.

— …

— …

— …

— Ну ладно, как это произошло, Гульд?

— Никак, это просто глупость, я думаю, такая манера разговаривать.

— Странная манера.

— Тебе не нравится, а?

— Нет такого, что мне не нравится.

— Тебе не нравится.