Книга Даниэль Друскат - Гельмут Заковский

ладно, случалось и руки распускал, раза два или три позволил себя завести. Ох, и упрямый пес, этот Даниэль! Недавно вот форменным образом предал его, Макса, посадил в лужу, раскритиковал на окружной партконференции, тысяча людей в зале, громовой хохот по его адресу. Этого он Даниэлю так просто не забудет. Оно, конечно, критику он недолюбливает. Извините, но мелкие недостатки у всех есть, а ежели кто с ним спорит, рискует и нарваться — это всем известно. Но доносить? Какая чушь, Хильда. Из-за чего? Из-за той истории? Так ведь о ней никто не знает, даже ты.

Один-единственный человек только и помнит, но не станет же он? Нет, беззубый старикашка, его тесть, не посмеет; небось не забыл, как при нацистах в ортсбауэрнфюрерах[3] ходил, местными крестьянами командовал. Форма коричневого цвета — таким он остался в памяти, — кривоногий, в мешковатых бриджах, какой-то весь небрежный, ну и фигура, в штанах словно и задницы нету — вечно перед графиней в три погибели гнулся: слушаюсь! будет сделано!

Ладно, нацист, так сказать, со страху, а вовсе не по убеждению. Ведь кому-то в Хорбеке надо было стать ортсбауэрнфюрером, вот он и стал, да и хозяйство у него было побольше, чем у других. Впрочем, в свое время все наше поколение побывало в нацистиках, я имею в виду тогдашние детские организации. Ты ведь тоже, Хильдхен... миленькая блондиночка в форме Союза немецких девушек, я же помню, ты служила всего-навсего санитаркой, самаритянкой, в конце концов, никуда не денешься — противовоздушная оборона и все такое... я ничего не говорю, но как у тебя только язык повернулся — доносить?

— Не понимаю я тебя, — сказал Штефан. — Что такого знает Аня? Почему она должна считать меня доносчиком, почему, Хильдхен?

— Помнишь, у озера, Макс, в прошлом году? Она тоже там была.

Праздник, Макс, а потом жуткий скандал у нас в доме; вон там ты лежал, на полу, да-да, один раз другой оказался сильнее тебя, один раз одолел Даниэль, ты пытался встать, вон там на полу, оперся на локти, сплюнул на половицы кровь и выдавил: «Я могу тебя уничтожить!»

Действительно, произошло это всего-навсего прошлым летом, в канун жатвы, когда Штефан слегка надул начальство. Все со смеху подыхали, один Друскат не смеялся. Он подъехал, когда они с солдатами решили пропустить по маленькой в честь того дня. Лицо у него...

Интересно, чем этот мрачный человек нравится женщинам? Чем чернявый Даниэль приворожил тогда Хильду, а потом других? Есть, должно быть, в бабах — и в спокойных, и в тех, что поноровистее, — страсть какая-то к душеспасительству, толкающая их к этому тощему мужику... ох, уж эта мне душа! А может, тут что-то другое? Может, ждут особых утех от его худобы? Да нет, быть не может, здоровый мужик куда лучше.

Если поразмыслить, то кокетничают с Друскатом блондинки, они вздыхают и обзаводятся эдаким томлением в груди, но Ромео-то и стареет, и седеет, ему ведь уж сорок один, — и все же осталось в нем что-то мальчишеское.

А у Ирены, на которой Даниэль женился, волосы были черные как ночь, красивые, до самых плеч, а как она отводила волосы со лба — боже мой! Две такие ранимые души, разве они могли быть счастливы?

Его забрали. Мы много лет дружили, водой не разольешь, жили в одной халупе, всегда держались вместе — до той единственной ночи, последней военной. Потом Даниэль вернулся в деревню с Гомоллой, то ли на следующий день, то ли через день, в парне появилось что-то странное, не от мира сего, мне пришлось его защищать, и я не раз защищал, как младшего брата, всегда защищал, пока Друскат вдруг не начал хорохориться, да как!

Прямо не узнать мужика, с тех пор как вернулся из районной партшколы. В глазах эдакий фанатизм, как у того монаха, в старину, в Италии — в Вероне, что ли? Нет, то, верно, была Флоренция. Такой вот взгляд, по моему разумению, был у того монаха, Савонаролы[4]. Да, Савонарола... взбунтовался против власть имущих и был очень популярен среди простого люда, пока не велел на рыночной площади во Флоренции сжигать все, что возбуждает чувственность, — и прекрасные картины, и дешевку, и прочее... Все должны были каяться и предаваться скорби, но никогда ничего не получается, если у людей хотят отнять удовольствие от жизни, да... вот почему Савонаролу и сожгли, я читал.

Тогда на озере Даниэль при всех объявил, что я‑де вреден обществу. Прямо изрыгая лозунги: мы-де в Хорбеке живем за чужой счет, тысяча таких, как я, способна-де развалить социализм... ой, парень, ну и повеселились же мы, от удовольствия себя по ляжкам хлопали, просто-напросто обсмеяли его. Ну ладно, без драки тоже не обошлось, я, кажись, то ли бутылку уговорил, то ли две, и Даниэль оказался сильнее — единственный раз, — но кому придет в голову, что я из-за этого на него донес, кому, Хильдхен?

Думаешь, Ане? Из-за скандала здесь, в доме? Из-за того, что я сказал: «Я могу тебя уничтожить»?

Случилось это прошлым летом.

Звонок из райкома: завтра Штефану нужно явиться в Совет округа.

«Завтра? Не могу!»

У него же своя работа есть, он ее четко планирует и, между прочим, привык выполнять свои планы.

«Товарищ, ты обязан. Дело весьма важное. Большая честь для Хорбека, для всего Веранского района. К нам едет делегация — генерал Войска Польского, — хочет ознакомиться с развитием сельского хозяйства. Мы его нацелили на Хорбек».

«Ага».

Это другое дело, хотят осмотреть его образцовую деревню? Что ж, пожалуйста.

«Значит, будешь наверняка? Речь пойдет об организации встречи, о программе и так далее. Понимаешь?»

«Разумеется».

За десять лет с шестидесятого года у них в кооперативе многое переменилось к лучшему, пусть полюбуются: по крайней мере уже лет пять Хорбек самый передовой кооператив в районе. Пусть генерал приезжает, у нас найдется, чем его удивить. Будут журналисты, может, кто-нибудь с радио, фотографы, как водится. Тиснут фото в газету, статью, а крупица того почета, который выпадет округу или району, глядишь, достанется и Хорбеку. И ему, может, малость перепадет. Кстати, на фотографиях он получается недурно, есть на что посмотреть, фигура, что ни говори. А известная личность всегда добьется большего, взять хотя бы вопрос о запчастях.

Все собрались за столом в окружном исполкоме — современное здание у дороги, сплошь стекло, сталь и бетон,