Книга Византийская астрология. Наука между православием и магией - Пол Магдалино

их к постижению Бога»[49].

Недалеко от Эдессы находился город Харран (Карры), который вплоть до Х в. оставался важным центром неоплатонической мысли и языческой религии, с ярко выраженным поклонением звездам[50]. Дэвид Пингри предполагает, что Феофил обучался именно там, и это вполне возможно[51]. Однако можно усомниться в том, что именно у харранских сабейцев он научился отстаивать дело астрологии перед широкой аудиторией. Чтобы лучше понять род занятий Феофила, необходимо поместить его в контекст той культуры, которая была для него общей с другими христианами, говорившими на сирийском языке, потому что именно их симпатии он и хотел завоевать. Сирийский христианский мир в начале VII в. находился на пересечении двух сфер, благоприятствующих астрологии: с одной стороны, это было влияние зороастрийской Персии с ее традициями культа Cолнца и официальной астрологии, обогащенной контактами с Индией; с другой стороны, сравнительно недавняя рецепция греческой науки и философии интеллектуальной культурой сирийских общин[52]. Феофил Эдесский был не единственным, кто испытал такое влияние. Приведем пример Севера Себокта, переводчика греческих и персидских текстов, защитникавосточной науки от интеллектуального снобизма греков[53], автора трактата об астролябии[54] и трактата о созвездиях[55]. Или вспомним Иакова Эдесского, тоже переводчика и автора энциклопедического комментария к «Шестодневу», который демонстрирует хорошее знание астрономии[56]. Упомянем, наконец, Давида бар Павлоса, который выразил восхищение греческой философией, назвав Порфирия «образом Божества»[57]. Притом все трое были монахами, а Север и Иаков даже стали епископами. Правда, оба они критиковали астрологию[58], но их критика свидетельствует о знании этого предмета и его важности для их аудитории.

Подобно отцам IV–V вв., чьи аргументы они повторяют, Север и Иаков выступают против этого явления, очень актуального для их общества, с той лишь разницей, что, отказываясь от астрологии, не презирают светскую науку, которая в их интерпретации зависима от богословия. В отличие от греческой пайдейи, сирийская школа, как и латинское и славянское Средневековье, была основана на Священном Писании, а философские и научные тексты переводились с греческого, чтобы служить толкованию Библии и изъяснению догматов[59]. Адаптированное таким образом, изучение мира больше не было противопоставлено постижению Бога, и на него можно было взирать без недоверия.

Сирийский христианский мир VII в. действительно отличается высокой оценкой астрономии, которую трудно отделить от астрологии, несмотря на недовольство ее церковныхсторонников. Такая оценка, которая объясняется обстоятельствами, характерными для этого региона и того времени, была беспрецедентна для позднеантичной Церкви. Тем не менее научное и философское образование, на которое она опиралась, было основано на школьной культуре той же христианской империи, в первую очередь на школах Александрии. Вместе с этим отметим, что ни один из элементов апологии астрологии у Феофила не чужд греческим и христианским традициям. Итак, можно задаться вопросом, не восходят ли истоки этого к позднеантичной Александрии. Прежде чем в следующей главе мы углубимся в тот культурный контекст, в котором развивалась астрология в Византии VII в., важно проанализировать ее судьбу там в предшествующем столетии.

Византийская астрология в VI в. В целом VI в. был тяжелым для астрологии, как и для любого другого отклонения от ортодоксального христианства. Юстиниан (527–565) возобновил и решительно применял законы Диоклетиана, Констанция II и Феодосия II против «математиков»[60]. По словам Прокопия Кесарийского, он наказывал астрологов как обычных воров: беззащитных стариков избивали плетьми и с позором возили по Городу на верблюдах только за то, что они осмелились заниматься в столице наукой о звездах. В результате многие из них бежали к варварам или в дальние провинции империи[61]. Вероятно, эта мера была связана с описанным у Иоанна Малалы указом, которым император запретил преподавание философии и астрономии в Афинах[62], — запрет, который можно сопоставить с известием Агафия Миринейского о добровольной эмиграции семи философов, покинувших империю, ко двору персидского царя[63]. Однако астрологи, несмотря ни на что, продолжали заниматься своим делом: они обнаруживаются в Смирне[64], Антиохии[65], Египте[66] и даже Константинополе, при Юстиниане[67] и Маврикии[68].

Однако меры, принятые Юстинианом, должны были нанести очень серьезный удар по астрологам. Их сдержанность проявляется в той осторожности, с которой Иоанн Лид, юстиниановский чиновник, ссылается на астрологию в своих трактатах «О знаках» и «О месяцах», первый из которых напрямую связан с гаданием[69]. Мне, кстати, кажется важным, что «Подручные таблицы» Птолемея, необходимые для любого гороскопа, были адаптированы к координатам Константинополя в 619 г. Стефаном Александрийским, причем по указанию Ираклия[70]. Этот факт многое говорит о состоянии астрологии в Константинополе VI в. и о той мере, в какой ее практиковали: либо украдкой, либо без использования таблиц, либо путем импровизированных вычислений на основе таблиц, предназначенных для применения в Александрии[71]. Может показаться удивительным, что до VII в. не проводилась их систематическая адаптация, но, если предположить, что она все же была произведена до Юстиниана, разве Юстиниан упустил бы возможность предать огню подобные труды?[72]

Тем не менее, несмотря на его усилия, астрология продолжала оставаться частью культуры образованных кругов. Она подспудно присутствует у Иоанна Лида, и мы довольно четко видим ее в списке тех трудов, который словарь «Суда» приписывает юристу Трибониану, уроженцу Сиды в Малой Азии[73]:

«Он написал эпическими стихами (ἐπικῶς)[74] (1) памятку к „Канону“ Птолемея, (2) „Согласие структуры мира и гармонии“, (3) „О доминирующей планете“, (4) „О планетных домах, и почему каждый дом таков“, (5) „О 24 метрических футах и 285ритмических футах“, (6) „Переложение[75] гомеровского списка кораблей“, (7) диалог „Македоний, или о счастье“, (8) „Жизнь философа Феодота“ в трех книгах, прозой (9) „Консульское слово императору Юстиниану“, (10) „Царское слово“ ему же, (11) „О смене месяцев“, эпическими стихами»[76].

Труды № 3 и 4 рассматривают астрологические функции планет и предполагают знакомство с элементами астрологии. № 1 и 2 по-разному относятся к интеллектуальной опоре на нее: с одной стороны, это незаменимый инструмент астрологов, а с другой стороны, теория универсальной гармонии. Однако из этих названий не следует делать вывод, что Трибониан составлял гороскопы, и, хотя их положение в верхней части перечня, видимо, указывает на то, что он отдавал предпочтение математическим наукам, Трибониан, очевидно, не пренебрегал грамматикой, философией и риторикой. Его интерес к просодии, кстати, выражается в том, что он написал по крайней мере