Книга Слишком поздно - Колин Гувер

мою. Потом находит бедолагу и машет рукой в сторону освободившихся стульев. – Прости, друг, я сразу не понял, что это твое место. Мы пересядем.

Парень быстро возвращается на предпоследний ряд и садится за парту. Все явно смотрят на нас, но я не могу сдержать улыбки. Картер молодец, мне нравится, как он поступил.

Мы с ним идем на места, которые занимали в понедельник, и достаем свои вещи.

Снова.

– Спасибо тебе, – говорю я Картеру.

Он молча улыбается уголком губ, а потом, пока не началась пара, опускает взгляд в телефон.

Наконец занятие начинается. Я ощущаю неловкость, потому что у Картера явно есть вопросы: с какой стати я не захотела сидеть рядом с ним? Да он сам написал это черным по белому на листочке, который передал мне:

– Чего это ты не захотела сидеть со мной?

От такой прямоты мне становится смешно. Я беру ручку и пишу ответ:

– Чувак, мы че тебе, в детском садике?

Готова поклясться, что Картер нахмурился. Я пошутила, а он, видать, не понял. Пишет мне длинный ответ:

– Слоун, я серьезно. Я что, вчера позволил себе лишнего? Ну извини тогда. Я знаю, что вы с Эйсой вместе, и лезть не буду. Просто ты такая интересная, честно, вот я и хочу сидеть с тобой. Мне уже не так сильно охота выдавить себе глаза от скуки.

Прочитав записку, я еще долго смотрю на листок. Для парня он здорово владеет каллиграфией, а уж как он заставил колотиться мое сердечко…

Он считает меня интересной.

Казалось бы, нехитрый такой комплимент, а подействовал на меня неожиданно сильно. Я не знаю, что написать в ответ, поэтому просто принимаюсь строчить слова, совершенно не думая:

– Жителей Вайоминга на самом деле не существует, а когда я иду покупать пингвинов, то не могу подобрать нормальный прикид.

Возвращаю листок Картеру, и когда он смеется в голос, прикрываю улыбку ладошкой. Мне нравится, что он понимает мой юмор, и в то же время это плохо – не хочу, чтобы пара кончалась.

Картер снова передает мне листок.

– Комары шепчут ерунду в бочонок с мартышками, которые слишком долго везли мне пиццу.

Я смеюсь, схватившись за живот: слово «пицца» напомнило о сильном голоде. Последний раз я ела сутки назад, вчера так расстроилась, что даже не поужинала.

Пицца – это здорово.

Откладываю ручку, но листок Картеру не возвращаю. И зачем написала то, о чем думала?

– Согласен, – вслух говорит Картер.

Поднимаю взгляд и вижу, что он смотрит на меня с улыбкой, от которой становится больно. Он все, что я хочу и от чего бежала бы. Мне больно в прямом смысле этого слова.

– После пар, – шепотом предлагает Картер, – я тебя угощу.

Говорит так быстро, будто знает, что обещать этого не стоит, а уж исполнять обещание и подавно.

Но я киваю в ответ.

Черт подери, я киваю.

Глава седьмая

Картер

После занятий веду Слоун на парковку. Она впилась пальцами в лямки рюкзака и постоянно оглядывается – вот-вот передумает ехать. На тротуаре застывает и поворачивается ко мне, но я не даю ей и рта раскрыть.

– Обед. Тебе надо поесть. Я угощу тебя пиццей и только, не воображай ничего лишнего.

Судя по ее потрясенному взгляду, я попал в точку. Слоун кивает, поджав губы.

– Обед, – говорит она, небрежно пожимая плечами. Как будто пытается саму себя убедить в том, что бояться нечего. – Я обедаю, ты обедаешь. Что тут такого? Людям случается пообедать в одно время, в одном месте.

– Вот именно.

Хотя на наших лицах улыбки, в глазах беспокойство.

Мы переходим границы дозволенного, и оба знаем об этом.

Подойдя к тачке, я машинально сперва хочу открыть дверцу для Слоун, затем, передумав, захожу с водительской стороны. Если не строить из себя кавалера, то это и не будет свиданием. Слоун и так переживает из-за нашего «случайного обеда», незачем все усугублять. Если честно, я сам переживаю за двоих. Не пойму, какого хрена делаю, но рядом со Слоун только и думаю о том, как сильно хочу быть с ней.

Садимся в салон, завожу машину и выезжаю с парковки. Увозя Слоун из универа одну на своей тачке, я словно играю в русскую рулетку. Пульс зашкаливает, во рту пересохло, я, считай, ставлю крест на карьере. А уж что будет, если Эйса узнает…

Прогоняю мысли о нем и смотрю на Слоун. Раз этот день вполне может стать последним для меня, то я возьму от него все.

– Я должна тебе кое в чем признаться, – смущенно произносит Слоун.

– В чем же?

Она пристегивается и кладет руки на колени.

– У меня нет денег.

Я чуть не смеюсь, но если честно, то мне ее даже жаль.

– Угощаю, – говорю, потому что угостил бы ее в любом случае. – А если бы я не повел тебя обедать, как бы ты тогда поела?

Она пожимает плечами.

– Обычно я не обедаю. Обед стоит денег, а с деньгами у меня пока что негусто. Коплю на одно важное дело.

Сказав это, она отворачивается и смотрит в окно. Ясно, значит, объяснений, на что именно она откладывает деньги, не будет. Давить не стану. Впрочем, знать, почему ей не на что есть, я хочу.

– А чего у Эйсы денег не попросишь? У него-то есть. Спорим, он бы не дал тебе голодать.

Слоун качает головой.

– Не нужны мне его грязные деньги. Лучше уж голодной быть.

Я не отвечаю. Не хочу напоминать, что я для нее подельник Эйсы, а значит, и угощу ее на те же грязные деньги. Поэтому меняю тему, решив поговорить о чем-нибудь легком.

– Расскажи о брате, – прошу я, направляя машину в сторону автомагистрали.

– О брате? – переспрашивает Слоун. – О котором? У меня их два было.

– О том, у которого аутизм. Я про эту болезнь мало знаю. В Сакраменто по соседству со мной жил парнишка, который ею страдал. Я думал, это не лечится, но ты говоришь, что у твоего братишки был аутизм… То есть все прошло?

Слоун опускает взгляд, сцепив руки на коленях, и тихо произносит:

– Такое правда не лечится.

Но ведь она сказала «был аутизм». Или… ее брата больше нет. Вот я баклан. На хрена вообще заговорил об этом?

– Прости. – Я порывисто стискиваю ей ладонь. – Соболезную.

Слоун снова кладет руку на колено и откашливается.

– Ничего страшного, –