Книга После бури - Фредрик Бакман

Хеда.

– Амат никуда не уехал. Он снова дома. Просто получил травму, по-моему… – начала было Ана, но запнулась на полуслове, увидев то, что искала, – узкий проход между деревьями, явно недостаточный для машины.

– Для человека, который не любит хоккей, ты слишком много о нем знаешь, – улыбнулась акушерка.

Ана остановила машину, прикинула расстояние, сделала глубокий вдох и сказала:

– Все равно мы вас сделаем – с Аматом или без. Знаете почему?

– Почему?

Прикусив губу, Ана отпустила сцепление.

– Да потому что вы команда уродов! Держись!

Ана рванула с места, чтобы не увязнуть в канаве, и проскочила между деревьями – проход оказался в самый раз, хотя лакированные бока с лязгом проскрежетали о стволы. У акушерки перехватило дыхание, она вмиг лишилась дара речи, машина запрыгала по кочкам, так что Ханна ударилась лбом о стекло, и еще, и еще, – казалось, прошли часы, прежде чем Ана вдруг резко затормозила. Опустив стекло, она высунулась в окно и сдала пару метров назад на прогалину, более безопасное место в случае падения дерева.

– Приехали! – сказала она, кивнув на карту в руках акушерки, а затем на окно.

В темноте Ханна не различала собственных рук, и Ана положила ее ладонь на свою куртку, и последний отрезок пути вела ее через лес, съежившись на ветру. Каким-то образом она понимала, куда идти, шла, словно собака, взявшая след, и вдруг они оказались возле машины, откуда слышались крики женщины, а следом гаркнул мужчина:

– ДОРОГАЯ, ЕДУТ! ЭТО СКОРАЯ!

Поняв, что это не скорая, мужчина пришел в ярость – страх мало кого делает героем, зато многим помогает раскрыться с худшей стороны. У акушерки сразу сложилось впечатление, что он раздражен не их транспортным средством, а всего лишь тем, что врач не мужчина.

– Вы точно понимаете, что происходит? – поинтересовался он, когда Ханна залезла на заднее сиденье и стала что-то шептать женщине.

– Вы кто по профессии? – спокойно спросила в ответ акушерка.

– Маляр, – выкашлял тот.

– Тогда давайте так: я решаю, как ваша жена будет рожать, а вы – как шпаклевать стену, – сказала она, осторожно вытесняя его из машины.

Ана забралась на переднее сиденье и лихорадочно осмотрелась вокруг.

– Чем помочь?

– Поговори с ней.

– О чем?

– О чем угодно.

Ана растерянно кивнула, посмотрела через спинку сиденья на женщину и сказала:

– Привет!

Между схватками женщине удалось улыбнуться.

– Привет… привет… ты тоже акушерка?

Мужчина перебил ее:

– Дорогая, ты шутишь? Да ей лет двенадцать!

– Иди покрась что-нибудь, идиот! – прошипела Ана, и акушерка захохотала в голос.

Мужчина так оскорбился, что, выйдя из машины, попытался хлопнуть дверцей, но ветер помешал этому театральному жесту. Снаружи едва удавалось стоять прямо, зато было легче убедить себя, что слезы надуло ветром, а страх ни при чем.

– Как тебя зовут? – спросила роженица.

– Ана.

– Спасибо… Спасибо, что вы приехали, Ана. Простите моего мужа, он…

– Он просто зол, потому что любит вас, думает, что вы с ребенком умрете, а он не сможет помочь, – пробурчала Ана.

Акушерка бросила на нее недовольный взгляд, и Ана пробормотала в свою защиту:

– Вы же сами сказали, чтобы я с ней говорила!

Роженица на заднем сиденье устало улыбнулась.

– Для своего возраста ты слишком хорошо знаешь мужчин.

– Да они просто думают, что все время должны нас защищать. Пошли они со своей сраной защитой.

Акушерка и роженица захохотали хором.

– У тебя есть парень?

– Нет. Хотя да. Но он умер!

Роженица уставилась на нее. Кашлянув, Ана добавила:

– Но вы не умрете!

Тогда акушерка доброжелательно, но настойчиво сказала, что минутка тишины не помешает. Женщина закричала, мужчина запрыгнул машину, взял ее за руку и тоже закричал, потому что она чуть не сломала ему пальцы.

* * *

Всю ночь Йонни просидел на кухне у окна – самое невыносимое место на свете для пожарного. Четверо детей спали на матрасах на полу у его ног. Младший, Тюре, в обнимку со старшей, Тесс. Двое средних, Тобиас и Тед, улеглись по отдельности подальше от них, но постепенно подползли вплотную к брату и сестре. В кризисной ситуации мы даже во сне инстинктивно стараемся быть ближе к тому, что действительно важно: родное дыхание, пульс, с которым можно сверяться. Иногда папа поочередно клал руку им на спину, чтобы убедиться, что они дышат. У него не было разумных оснований полагать, что они перестали дышать, но разве на разумных основаниях становятся родителями? Когда они ждали первого ребенка, ему все время твердили: «Не волнуйся». До чего бессмысленное напутствие. Когда ты слышишь первый крик своего ребенка, любовь стремительно увеличивается в объеме, взрывая грудь, все чувства, которые ты когда-либо испытывал, выкручиваются на полную мощность, дети открывают тебе дверцу и в ад, и в рай. Ты никогда не был так счастлив и так напуган. Никогда не говори: «Не волнуйся». Нельзя любить и не волноваться – за все и всегда. Боль в груди, настоящая физическая боль заставляла Йонни согнуться и сделать вдох. Кости трещали, тело болело – любви всегда слишком тесно. Где он был раньше, как мог завести четверых детей? Надо было головой думать, но все говорили «не волнуйся», а он внушаемый идиот. Вот и хорошо. Мы обманываем себя, думаем, будто можем защитить тех, кого любим, ведь если бы мы могли принять правду, мы бы никогда не выпустили их из дому.

Йонни простоял у окна всю ночь, и впервые почувствовал, что чувствовала его жена каждую секунду, пока его не было рядом, каждую ночь, с тех пор как они полюбили друг друга: «Что мне делать, если ты не вернешься?»

* * *

Ханна сразу поняла: что-то не так. Это подсказывало чутье, результат долгой практики и опыта, но спустя столько лет у нее выработалось и нечто еще, что можно было бы назвать сверхъестественными способностями, не будь она врачом. Достаточно было малейших признаков – небольшого изменения оттенка кожи, чуть замедленного дыхания слабой младенческой груди. Она знала, когда оно случится, прежде, чем оно случалось. По идее рождение ребенка – вещь невозможная, море так велико, а наше суденышко совсем хрупкое, у нас просто нет шансов.

Даже Ане было страшно. В метре от них за машиной упало дерево, и в салоне раздался грохот, как будто выстрелили из пистолета; падая, дерево зацепило ветвями кузов с таким скрежетом, что в голове у Аны еще долго гудело. Земля дрожала, и, когда налетали новые порывы ветра, всякий раз казалось, что на этот раз дерево упадет на них; что-то с грохотом приземлилось на лобовое стекло, которое чудом не треснуло, – наверное, камень