Книга Звезда сыска - Владимир Кузьмин

— Не видно было, потому и не разглядела ничего. Даже сказать, мужчина это был или женщина, невозможно. Дверь как раз закрывалась.

— Ну, хорошо. Разберемся мы с этим. А теперь скажи, с чего ты решила, что убийство было совершено из револьвера? Мне и самому так кажется, но девицам в таких вопросах разбираться не особо положено.

— Ну, то что всех застрелили — это ясно. А про револьвер… Не мог же преступник притащить с собой ружье или винтовку? Значит, был пистолет. Выстрелы прозвучали вот так — Я трижды стукнула по столешнице, стараясь точно повторить услышанные с улицы хлопки. Первый хлопок, небольшая пауза, затем два хлопка почти подряд. — Получается, что пистолет был автоматическим и его не надо было перезаряжать. И потом я слышала, как из револьверов стреляют. У меня папенька офицером был и однажды показывал.

Я не стала рассказывать, что папенька не просто мне показывал, как стреляют, но учил стрелять. К делу это отношения не имело. Да и вспоминать про отца сейчас было не к месту и не ко времени, и так тяжко.

Господин полицмейстер покачал головой. Не то чтобы неодобрительно, скорее удивляясь. Но тем не менее обратился ко мне вновь на «вы».

— Странное, однако, у вас, сударыня, воспитание. Впрочем, ничего предосудительного в том, конечно, нет. Вон как гладко и умно рассказываете, а это важнее. И раз у вас это так хорошо получается, то позволю попросить вас рассказать об убитых. Что вам о них известно, а главное, не случалось ли с ними каких происшествий в последнее время?

— Да я, собственно, господина кассира и господина хозяйственного распорядителя толком и не знала. Алексей Ивановича и увидела-то сегодня вечером впервые за неделю. Так что сказать мне о нем, получается, нечего. Знаю только, что выручку за билеты на сегодняшний спектакль он еще утром в банк отвез. И о том известно было всем. Потому уверена, что никакого ограбления тут быть не может. С Митрофаном Евлампиевичем виделась чаще. Вот с ним происшествие было.

И я рассказала об услышанном разговоре у дровяного сарая и о том нагоняе, который хозяйственному распорядителю учинил с утра наш антрепренер.

— Ну да за такие каверзы никто убивать не станет, — уверенно сказал господин полицмейстер.

Дошел черед рассказывать про Михеича, и тут слезы потекли из глаз сами собой.

— Ну-ну, дочка! Таким молодцом держалась, хоть в гусарский полк записывай! И на тебе! На-ка платок, утри глаза.

Я послушно вытерла слезы пахнущим дорогим табаком и дорогими духами платком и вернула его. Полицмейстер внимательно на него взглянул и удивленно произнес:

— Ты смотри — никакой краски. А смотрю, дочка, на твои глазки красивые и думаю: такие длинные да черные ресницы! Тут без краски дело не обошлось. Ан нет! Вся красота своя.

Я благодарно улыбнулась, собралась с духом и начала разговор про Михеича.

— Михеич у нас шумом занимался.

Мой собеседник понимающе кивнул:

— Знаю.

— Я ему часто помогала.

— Это каким же манером?

— А вот таким, к примеру.

Я взяла со стола стаканчик, вынула из него карандаш, а стаканчиком постучала особым образом по деревянной столешнице. Получилось весьма похоже на стук лошадиных копыт. Потом постучала стаканчиком по мраморной подставке.

— А если вот так стучать, то получится, что лошадь едет по булыжной мостовой.

— Похоже! Как пить дать, похоже! — восхитился полицмейстер.

— Это у меня похоже, — возразила я. — У Михеича получалось так, что не отличишь. А если лошадей надо не одну изобразить, а несколько, то и стучать должны хотя бы двое. И каждый двумя чашками. Или когда одновременно гром и ветер, тоже помогать надо. Гром Михеич всегда сам делал, потому что это сложнее, да и сила нужна, а я барабан крутила, ветер изображала. Михеич в своем деле мастер был, каких поискать! Только никто этого не ценил.

И опять я не сумела сдержаться и заплакала.

— А вот тут ты ошибаешься. Михеич с театральными труппами к нам не в первый раз приезжает. Лет десять тому назад, еще в старом театре, антрепризу держал господин Астахов. Отец нынешнего импресарио. Уж не знаю почему, но труппу он в тот раз собрал неудачную. Играли господа актеры из рук вон плохо. Сборы по такому случаю были ужасные. А тут поставили сочинение господина Шекспира «Буря». Михеич там так отличился, что только и разговоров было, как правдоподобно буря завывала, как гром гремел, ну и про все иное. Так господин Астахов возьми да и устрой Михеичу бенефис.[23]Виданное ли делу, не приме, не лучшему актеру, а мастеру по шумам! И ведь полный сбор получился. Я сам тогда Григорию Михалычу портсигар серебряный подарил. А «Бурю» за сезон еще трижды играли.

Полицмейстер даже встал со стула и стал расхаживать по комнате, так увлекся рассказом. А я смотрела на него и удивлялась. Я ведь его и раньше видела: высокий, подтянутый, мундир на все пуговицы застегнут. Бакенбарды и коротко, под бобрик, стриженные волосы сединой тронуты. Да и в усах седина поблескивает, хоть не так густо. И лицом суров. Челюсть тяжелая, почти квадратная, а глаза темно-серые, но хочется сказать, стальные. Казался он мне надменным и тяжелым в общении. А поди ж ты, глаза, оказывается, по-доброму смотреть умеют, и про людей добрые слова говорить может легко.

— Ладно, дочка, не до разговоров нам сейчас, а будет такое желание, ты ко мне заглядывай. Жаль, не свел знакомство с тобой раньше. Так что без стеснений заглядывай. Я тебе и про твоего Михеича много чего рассказать смогу, и про другое разное. С внучкой познакомлю. Сейчас же не ко времени на разговоры отвлекаться.

При этих словах в дверь стукнули, и вошел еще один человек в полицейском мундире.

— Здравствуйте, Сергей Николаевич, — сказал он и замер у порога.

— Здравствуй, Дмитрий Сергеевич! Хорошо, что как раз ты сегодня дежуришь. Дело непростое и скандалом может обернуться. Почитай, в присутствии здесь самого губернатора тройное убийство! Да и присутствие моей персоны, как бы мы с тобой сами к ней ни относились, перцу во все это дело добавляет. Так что ты уж со всем тщанием. Прости, лишнее сказал. Тебя как раз понукать нужды нет. Только ты сначала организуй, чтобы нашего главного свидетеля домой доставили. Да и познакомьтесь заодно, все едино вам еще общаться придется.

— А я вас знаю, — сказал следователь. — Вы внучка Афанасия Николаевича, суфлера. Меня же зовут…

— Дмитрий Сергеевич, я слышала, — не дала я ему закончить.

— Вот и славно. Завтра нам придется поговорить. А пока я вас действительно провожу.

Но провожать Дмитрию Сергеевичу меня не пришлось. За дверью дожидался Коленька Массалитинов и тут же заявил, что ни с кем другим меня не отпустит, а довезет до самого дома и даже в дом заведет. Благо нам по пути по домам возвращаться.