Книга Последний остров - Василий Тишков

Только пригнал Кузя на задний двор школы оба табуна, чтобы накормить гусят и самому сбегать перекусить, а тут гость у Тимони. И гость, и хозяин неулыбчивы, даже матюгаются, Антипов и вовсе пьянее пьяного. Кузя шмыгнул в калитку, но не убежал сразу, а приткнулся к забору и стал слушать. Разговор во дворе получался очень интересный для Кузи.

— …Никаких долгов тебе, Тимоня, я отдавать не собираюсь. Это ты мне должен. Ты мне на всю жизнь задолжал.

— Окснись, дуролом. Опять зенки залил и несешь околесицу.

— А напоследок. Меня ж завтра брать будут. И дом описывать. За хлебушко. Понял меня? Верный человек сообщил. Дак я сызнова выкручусь и опять к тебе за должком пожалую.

— И получишь… осиновым колом меж глаз.

— Э-э, Тимоня, ты меня на испуг не возьмешь… Все знают, что ты батю мово не сберег. К матросу Яшке Сыромятину в Гражданскую-то переметнулся. Так он чихать на тебя хотел. Ладно. Но ты и Лапухину служил. И вашим, и нашим. А где теперь Лапухин-то?

— А там, куда и ты теперь угодишь. Мельницу-то, ветрянку, кто в грозу поджег? Ась? Во! Докопался ведь Михалко Разгонов, все веревочки к тебе тянутся: и от озера Чаешного, и от деляны, и от Корнея. Так что узелок на тебе, паря, завязан накрепко. Теперича не открутишься. И петушок на твоем доме свое откукарекал.

— А ты откуда про все знашь?

— Имеющий глаза да увидит. Время, однако, у тебя ишо есть…

— В бега меня не подбивай, Тимоня. Я ведь еще не весь разум-то пропил… От них не убежишь. Особенно от лесничонка с дедом Яковом. Укараулят, поди… Ладно! Семь бед — один ответ. Тылы себе впрок я все одно обеспечил. Хоть и в старости, а всласть поживу. А счас давай гусенят, штук семь, пировать буду на всю катушку… Но сперва Мишку Разгонова прикончу. Туда же… Коммунист сопливый… За все сквитаюсь: и за Корнея, и за дружка моего разлюбезного Саньку Лапухина…

Кузя не стал слушать дальше, сорвался и побежал в сельсовет к Татьяне Солдаткиной. Он влетел к ней в кабинет и выпалил скороговоркой:

— Татьяна Сергеевна, пушку давай! Антипова арестовывать надо. Тимоня за нас… Антипов гусей требовал. Где у тебя пушка? Он Мишку Разгонова хочет убить. Идем быстрее… Сам, гад, признался, что мельницу поджег…

— Стоп, машина! Сбавь обороты! — Таня налила стакан воды из графина и подала Кузе. — Залей в радиатор, а то мотор заклинит.

— Да иди ты! С мотором…

— Пей, говорю!

Кузя в три глотка опорожнил стакан и затанцевал нетерпеливо перед столом председателя.

— Пушку давай! Где пушка?

— Сядь на стул, шплинт погнутый! — крикнула Татьяна.

— Ну сел, сел! Сижу, видишь? Еще чего?! А там… А ты… А он счас на велик и — привет родителям! Собирай по рубчику на венок Мишке Разгонову. А гуси — на помин души…

Татьяна перегнулась через стол, ухватила Кузю за грудки и начала трясти его как переспелый подсолнух.

— Или ты счас будешь говорить толком, или я разберу тебя на запчасти. Какие гуси?

— Белые.

— Тьфу! Паразит! — Солдаткина упала на свой стул и тихо прошептала: — Кузя… Ты меня доведешь…

Этот шепоток сразу подействовал на Бакина. С горем пополам он все же рассказал, о чем беседовали Антипов с Тимоней.

— Если все так, как ты сказал, то я ему собственноручно башку отвинчу…

— А я?

— Ты беги до Разгоновых. Предупреди Михаила. Дома он.

Сама же стала накручивать ручку телефона, чтобы вызвать из Новогеоргиевки участкового милиционера Гадалова.

В деревне Михаила не оказалось. Только что был дома и во дворе делами занимался, а кинулись звать — исчез. И всем вдруг понадобился: Татьяне Солдаткиной, Парфену Тунгусову. Юля сказала Кузе Бакину, что Михаил вроде собирался на кладбище сходить, поправить могилку Микентию Бесфамильному. А ее бабка категорично утверждала, что он час назад спустился проулком к озеру.

Начали искать, не мог же человек сквозь землю провалиться. Особенно старался Кузя Бакин. Он-то и заметил первым, как по-за деревней от бывшего Сон-озера к речке Полуденке проехал на велосипеде Антипов, а потом он же увидел и клубы дыма над Кудряшовкой.

— Пожар! Пожар! — завопил Кузя на всю деревню. — Антипов хутор поджег!

Пожар — дело нешуточное. В ветреную погоду от одного подворья может полдеревни загореться, коль сразу зачин не притушить. Правда, все семь дворов на хуторе Кудряшовском стояли без тесноты, в вольготной обособленности, да и погода держалась ровная. Но все одно, многие нечаевские побежали на хутор. А там творилось что-то странное. Никто никого не звал на помощь, не спасал вещички, наоборот, хуторяне прятались по своим дворам, а возле пылающих пристроек и занимающегося чадным костром высокого, щеголеватого дома стоял с ружьем пьяный Антипов и кричал по-разбойничьему:

— Не подходи! Всех порешу!

У мостка через Полуденку нечаевских встретили ребятишки Овчинниковы — Сережка с Алешкой, похожие друг на друга как одноперстные ерши, и наперебой сообщили последние новости:

— В доме никого. Токо сам он…

— А тетка Глафира с Манькой еще вечорась с манатками на ручной тележке уехали по гренадерской дороге…

— Манька грит, в Троицк они, к родичам…

— Антипов нам прошлогоднюю телушку отдал за мамкины сережки золотые…

— А дом он сам поджег…

— И керосином обливал…

— Алешка сунулся доску заборную стибрить, так Антипов его по шее…

Раздался выстрел. Над головой провизжала дробь. Таня Солдаткина отпихнула ребятишек и побежала к пожару.

— Антипов! — кричала она и зачем-то размахивала над головою косынкой. — Это я! Ты что придумал, курья башка? Сейчас же брось ружье!

Антипов снова выстрелил наугад и скрылся за высокими воротами своего подворья.

— Сгоришь ведь, зараза!

— Не подходи к дому, Татьяна! Стрелять буду! Окончена моя служба тебе. Не подчиняюсь я боле советской власти…

Стал собираться нечаевский народ, выползли из укрытий и хуторские бабы с ребятишками, но к дому подходить боялись. Кому охота умирать от руки пьяного дурака. Судили да рядили издали:

— Вольготно пожил бандитский выродок.

— Бабу-то, поди, не с пустыми руками спровадил. На новом месте они с Манькой не хуже себе домину откупят.

— Живучи они, Антиповы. С каждой властью уживались.

— И каждую власть грабили.

— Ну, этот дограбился, мильенщик… Это же надо, такой дом собственноручно подпалить, а?

— У него не убудет…

На вислозадой пегой кобыле прискакал без седла уполномоченный милиционер Аркаша Гадалов по прозвищу Зарадибога, худой, длиннолицый и добродушный. Он кинул поводья подвернувшемуся Кузе Бакину, сутуля спину под непомерно широким форменным кителем, прошелся перед горящим домом.