Книга Лето потерянных писем - Ханна Рейнольдс

Ведь что может случиться, если я так и поступлю? Если брошусь к Ною и признаюсь, что хочу его. Что восхищаюсь им и люблю. Что я на все сто ему предана. А вдруг он не испытывает те же чувства? Вдруг он разобьет мне сердце?

Опять.

Или вдруг он согласится, скажет, что хочет быть со мной; пройдет три месяца, полгода, год – и тогда он откажется, признается, что с него довольно, у нас все кончено? Наши отношения расклеятся, я расклеюсь, а на этот раз все будет хуже. Хуже всего на свете.

Если рассуждать логически, то он не испытывал ко мне той же привязанности, что была у меня к нему. Приходится верить тому, что вам говорят люди, а Ной не раз заявлял, что не откажется от тех, кого любит, что он будет с ними, несмотря ни на что. Ной верил, что нужно выполнять данные тобой обещания. Он верил, что за любимых стоит бороться.

Но он не стал бороться за меня. Не писал. Он отпустил меня после первой же ссоры. Да, это я велела ему уезжать. Да, в отношениях два человека должны принимать решения. Но если бы Ной действительно хотел со мной встречаться, то не отпустил бы с такой легкостью.

А он отпустил.

Поэтому я тоже его отпустила. В итоге так для нас обоих будет лучше. Люди оправляются после расставаний. У нас все будет отлично. Я не могла жалеть о том, что произошло. Да, мое сердце разбито, но если я подумаю о случившемся, очень хорошо подумаю, то пойму, что оно того стоило.

Через неделю после моего возвращения с Нантакета я вернулась в школу. Учебы не избежать, как и смен времен года. Нико заехала за мной в своей старой побитой «тойоте» с отклеивающимся верхом и не работающей боковой дверью.

– Барак пригласил Мишель на свидание в машине с дыркой в полу, – любила она нам напоминать. – Мне судьбой предназначено вершить великие дела.

На пассажирском сиденье уже сидела Брук, которая протянула мне стаканчик с горячим шоколадом.

– Ура! Выпускной класс!

– Вперед, Черепахи! – сказала Нико. Черепахи не наш символ, но последние три года Нико утверждала обратное. Она изогнула шею, чтобы бегло оценить мой наряд: красную юбку и черный топик в паре с сережками. – Достойный выбор. Хотя стоило надеть ожерелье.

– Не успела забрать из химчистки подходящее вечернее платье. И на себя посмотри! Прямо резко стиль сменила! – Как и обычно, Нико полностью оделась в черный цвет.

Следом за мной в машину скользнул мой брат.

– Привет, Дэйви, – улыбнулась ему с переднего сиденья Брук. – Готов к старшей школе?

Дэйв, чей единственный вклад в расследование ювелиров Голдман заключался в вопросе, не означает ли это, что ему можно сделать татуировку (меня разволновала его непоследовательная логика), ответил:

– Я слышал, это вольер с обезьянами.

Мы открыли окна и, включив музыку, поехали по извилистым дорогам. Над нашими головами высились купола из золотистых листьев. Я чувствовала в воздухе запах быстро приближающейся осени, свежей и холодной – предвестник хрустящих под ногами листьев, тыкв, яблочных пирогов и уютных свитеров.

Это могло стать началом моей истории. Впереди всегда новое начало, новые школьные годы, колледж и мир после него. Моя история не обязана быть о девушке, приехавшей на Нантакет в поисках ожерелья и уехавшей с разбитым сердцем. Или я могла полностью переиначить свою мысль: у каждого человека непрерывная по времени история. У нас нет начала и конца, нет взлетов и падений. Мы не ограничены рамками. Мы бесконечность. Вечность.

«Что бы подумала твоя бабушка?» – спросила Хелен Барбанел, смотря на стол с книгами о Второй мировой войне. Бабушкина история не была ограничена десятилетием, ее детством и подростковыми годами. Она охватывала не только те годы, когда ее спасли из нацистской Германии, отправили в Америку и вырастили незнакомые люди. Она продолжалась и в пятидесятые, и в эпоху хиппи и по настоящее время. Она не заканчивалась горьким или радужным финалом, она не обрывалась годами.

И моя история тоже.

Аукцион по продаже ожерелья состоялся на второй неделе сентября, и эта неделя вышла такой теплой, что можно было бы решить, что на дворе еще лето, если бы не изменился дневной свет. Теперь он напоминал легкое свечение, золотое сияние. Направившись к Нико, я оставила дома свитер. Я не хотела принимать участие в аукционе, не хотела думать, что больше никогда не увижу ожерелье. В один день мама вдруг положила его в коробку, а коробку завернула в холщовый мешок и унесла. Я пыталась не сильно расстраиваться.

– Тебе разве не хочется локти кусать? – спросила Нико. Мы сидели на качелях у нее на заднем дворе и рассеянно отталкивались ногами от земли и вздымались в воздух. Мы сидели лицом к дубовому лесу и кленам за ее домом и смотрели, как мимо по делам пробегал то один кролик, то другой. – Я бы убила, чтобы оказаться там.

– Скоро узнаю. Я не хочу видеть, как кто-то покупает бабушкино ожерелье. Я хочу узнать, но все же это отстой.

Я провела ладонью по траве.

– Когда проводишь с кем-то столько времени, это неизбежно.

– Но ты скучаешь по нему?

Я всем нутром чувствовала, как сильно скучаю по Ною, и в ответ пожала плечами.

Но Нико была слишком внимательной.

– Ты еще хочешь с ним встречаться?

– Я даже не знаю, как это будет.

– Знать необязательно, – возразила Нико. – Тебе можно просто попытаться выяснить.

Несколько дней спустя мы узнали сумму, которую собрали, продав ожерелье: это была шестизначная цифра – больше ста тысяч долларов. И боль, вызванная отказом от ожерелья бабушки, заглушилась осознанием того, какую пользу принесут эти деньги.

Когда моя бабушка приехала в Штаты, ей повезло. Нашлись люди, готовые ее принять. У нее была женщина, которая до конца жизни звонила ей раз в неделю. Когда твои люди жили в диаспоре, так вы и поступали. И неважно, были ли это сороковые годы Европы или Америки, или в шестнадцатый век Испании и Марокко. Ты всегда заботишься о ближнем.

Не у всех были средства, община и удача, как у бабушки.

Мы отдали деньги на благотворительность и ответили на несколько интервью, а потом жизнь пошла своим чередом. Я написала убойное вступительное сочинение в колледж и даже не чувствовала себя виноватой, что ради стипендии извлекаю выгоду из истории своей семьи. Наступил и прошел Рош Ха-Шана[18]. Мы ели сладкие яблоки в меду и пирог с гранатом, и кугель. Мы с папой сплели и испекли круглую халу, как научила нас бабушка. На службе напомнили, как важно просить прощения у всех, кого мы подвели в прошлом году, а потом, через десять дней, наступил День всепрощения.