Книга Невидимка и (сто) одна неприятность - Яна Ясная

Даниэль, сидевший рядом, стиснул мою ладонь под столом жестом поддержки и ободрения.

“Спасибо тебе”, — послала я ему благодарную мысль.

Я не знаю, как бы я всё это выдержала, если бы не ты.

А мама… ничего, переживет. Отчим ей объяснит, что действовал исключительно из благих побуждений —  и она поверит.

У нее большой опыт.

—  Я испугался, —  тем временем с подкупающей прямотой признался отчим. —  Побоялся забирать домой нестабильную магичку.

—  Но ведь вам объяснили, что сила мисс Хэмптон взята под контроль и больше не угрожает окружающим? —  въедливо уточнил адвокат.

—  Возможно. Только мне так же сообщили, что это случилось буквально на днях. И после последнего визита Элалии домой… вам ведь известно, что тогда чуть не погиб человек?

Да. Конечно. Опять во всем виновата я сама.

—  Что ж, у истца больше нет вопросов к этому ответчику, —  объявил суду мистер Локвуд.

В дело вступили адвокаты ответчиков, и я прикрыла глаза, вспоминая...

Боялся он меня, как же.

После того, как я отказалась встречаться мамой, а следствие продолжило набирать обороты, закатав в этот снежный ком еще и преподавателей из Горок, отчим явился ко мне в отель.

Ему, в отличие от мамы, не понадобилось ничье разрешение —  полагаю, ему и в голову не пришло звонить миссис Мерстоун и уточнять, может ли он увидеться с негодной падчерицей.

Впрочем, позвонить мне ему в голову тоже не пришло. Наверное, он боялся, что я откажусь —  а зря. Я бы не стала прятаться и убегать. Хотя бы потому, что мне было любопытно: я представить не могла, зачем ему эта встреча?

То есть, зачем —  понятно. Он примчался договариваться —  потому что столкновение с реальностью причиняет боль его жене.  Даже если он осознает, что это бесполезно —  он не может не попытаться. Понять я не могла другого.

На что он рассчитывает? Что, вот что он может мне предложить?!

Наверху в номере нервничал Лагранж, которого на этот раз я попросила не присутствовать —  а здесь, в холле отеля, мы сидели, разделенные журнальным столиком, и молча смотрели друг на друга.

Он помнил меня истеричным подростком.

Я помнила его хладнокровным чудовищем.

Пришло время оценивать врага заново.

—  Элалия, —  заговорил он первым, медленно и с трудом подбирая слова, —  Послушай меня, девочка…

Меня кольнула иголка недостойного, но острого удовольствия: о, я отлично понимала, чего стоило ему сделать первый шаг! Чего стоил ему этот дружелюбный и доверительный тон.

—  Я понимаю, ты на меня обижена… И ты имеешь право, я очень виноват перед тобой! Но мама любит тебя. Все эти годы ей очень тебя не хватало…

О, да. Видимо, поэтому она ни разу не взяла трубку сама, когда ожидала моего звонка. И именно потому, что ей меня не хватало, она не слишком часто меня навещала… Хотя, конечно, мама исправно рассказывала, где они с мужем побывали!

Мысленная ирония получилась даже без оттенков горечи и обиды.

Людвиг Стивенс, безусловно, мог мне навредить —  но, пожалуй, не в его силах было причинить мне боль или обиду.

Я рассматривала эту новую для себя мысль, а отчим продолжал развешивать в воздухе кружева и миражи:

—  Давай вернем всё, как было? Возвращайся домой, Эления очень любит тебя, и твой старый дом —  его можно выкупить, я выяснил! И всё будет хорошо, я обещаю! Девочка моя, я был не прав, но я искренне хотел, как лучше! Я так люблю твою мать!

Да. Если бы я действительно все еще была той шестнадцатилетней девочкой, которую он выкинул из дома, и которая после телефонных разговоров с мамой рыдала в Горках дни напролет, отчаянно нуждаясь в ее любви — это бы сработало.

К несчастью отчима, то время прошло. Но все равно, это была хорошая попытка. Особенно пассаж про дом я оценила, мистер Стивенс, правда! Снимаю шляпу!

Я сидела и смотрела этот спектакль молча, и, поняв, что я не отзываюсь, не принимаю его взятку эмоциями, он тоже замолчал.

А потом выдохнул и, глядя прямо мне в глаза, страстно, с напором спросил:

— Чего ты хочешь? Только отстань от Элении. Ладно, меня ты ненавидишь, но она-то что тебе сделала? С ней-то ты так за что? Давай договоримся между собой, как взрослые люди. Чего ты хочешь?

Никогда не сдаетесь, мистер Стивенс, да?

Чего я хочу —  указано моим адвокатом в исковом заявлении: избавиться от опекуна, не способного исполнять опекунские обязанности должным образом, получить компенсацию за годы жизни в исправительном заведении и досрочное признание полной гражданской дееспособности. Адвокат, правда, убеждал выдвинуть также обвинение в причинении финансового ущерба, но я отказалась. Во-первых, если по-честному, я ведь знаю, что отчима не интересовали наши деньги. А во-вторых… была еще одна причина. Но для этого следует сперва получить независимость.

А не хочу… пожалуй, говорить с отчимом. Выслушать его я хотела. А вот говорить… нет, увольте. Не хочу. И если не хочу —  значит, и не буду.

Это одна из прелестей моей свободной жизни: я могу просто не делать того, что мне не хочется.

 Должна признать, пьеса о страданиях несчастного отчима, которому не повезло получить в падчерицы неблагодарную дрянь, не ценящую его заботы, удалась на славу. Исполнитель главной роли держался с достоинством и легкой грустью, хор в виде команды адвокатов выступал на подпевках, исправно транслируя во все стороны сопереживание злоключениям клиента…

Если бы постановка шла на театральных подмостках, я бы рукоплескала и кричала “Браво!”. Но спектакль давали в зале суда, так что пришлось сдержаться.

—  Сторона истца вызывает для дачи показаний мистера Арчибальда Кроуча! —  объявил секретарь суда, и у меня в животе тяжело ёкнуло.

—  Представьтесь суду, —  последовали привычные уже слова.

А вот что оказалось неожиданным —  это длительный перечень званий и достижений, озвученный куратором после имени. Я понятия не имела, сколько у моего куратора регалий как у мага и как у преподавателя.

—  Суд предупреждает вас об ответственности за отказ от дачи показаний и за дачу заведомо ложных показаний...

Процедура соблюдения формальностей пошла по накатанной.

Когда мистер Локвуд, готовя меня к слушанию, вскользь сказал о мистере Кроуче “это наш свидетель” —  подразумевая, что он давал показания в нашу пользу, я не то чтобы не поверила…

Впрочем, я именно не поверила.

Я, пожалуй, не держала зла на наставников из Горок и даже понимала, почему они так поступали —  особенно хорошо я понимала это теперь, когда мы с Даниэлем сами пошли на сделку с государством —  и с совестью, согласившись молчать о правде из собственных выгод. И именно поэтому я сомневалась, что “это наш свидетель”.