Книга Геббельс. Адвокат дьявола - Курт Рисс

Но затем, совершенно неожиданно, Геббельс меняет линию поведения. Он не просто снимает запрет с репортажей о бомбежках, он вменяет газетам в обязанность сообщать о них. Причина была проста: стало невозможным скрывать от людей то, что и без газет было известно всем и каждому. Геббельсу грозила опасность потерять свой престиж в глазах немцев и доверие всей нации, не перейди он вовремя к другой тактике.

Геббельс изобрел термин «воздушный терроризм». Обывателю внушали, что командование союзнических армий решило, хотя им не давали для этого ни малейшего повода, прибегнуть к безжалостным бомбардировкам с воздуха и уничтожить всех немецких женщин и детей, чтобы таким образом повергнуть всю Германию в ужас. Делая упор на беспричинную жестокость противника, он рассчитывал на короткую память людей и надеялся, что они уже забыли, как еще совсем недавно немецкие самолеты бомбили Польшу, Голландию и Англию, что никого не интересовало, куда падают бомбы: на военные объекты или на мирные города и деревни, что на улицах распевали ставшую модной песню «Мы летим на Англию» и что известия о «полыхающем Лондоне» приветствовались шумным восторгом.

Затеянная им игра принесла свои плоды. Люди были слишком встревожены обстановкой в тылу и слишком боялись со дня на день потерять крышу над головой и все нажитое имущество, чтобы вспомнить, что Германия первой прибегла к тактике «воздушного терроризма». Авиарейды союзников производили опустошающие разрушения, но Геббельс с удовлетворением замечал: «Британское верховное командование совершает роковую ошибку, если надеется своими воздушными налетами сокрушить боевой дух германского народа. В действительности происходит обратное».

Геббельс твердо придерживался новой линии своей пропаганды. Во время пресс-конференции для виднейших немецких газетчиков в сентябре 1942 года он заявил: «Нельзя всего лишь одной строчкой сообщить населению, что такой крупный город, как Дюссельдорф, лежит в руинах после бомбардировки союзников. Следует создать в редакциях специальные отделы, которые сделают описание ночного авианалета в стиле донесений с поля боя и представят его результаты в затуманенном свете…»[93]

Его собственные статьи содержали ужасающие подробности бомбовой войны. Он получал донесения из первых рук и, когда бомбы противника падали где-нибудь в провинции, – в то время авианалеты почти не затрагивали Берлин – торопился прибыть на место происшествия, пожимал потрясенным женщинам и детям руки, выражал свои соболезнования и распоряжался немедленно выдать лишенным крова людям одеяла и накормить их кофе с бутербродами. Если же во время подобных сцен его ушей достигали угрожающие выкрики пострадавших людей, он делал вид, что не слышит их.

5

Геббельс видел в воздушных налетах союзников и положительную сторону: они вызывали в народе гнев и возмущение, благодаря им в людях крепла решимость продолжать войну. Кроме того, они сводили на нет все усилия той горстки немцев, которые сохранили в себе мужество и желали прекратить бессмысленную бойню путем свержения гитлеровского режима. Непрестанные бомбардировки не позволяли им проводить саботаж и агитацию среди населения. Недосыпание из-за бесконечных воздушных тревог и страх потерять родных и жилье изматывали людей, и для конспиративной деятельности, сопряженной с огромным риском, у них просто не оставалось сил.

Еще один удар по немецкому подпольному движению, а вернее, по отдельным группам оппозиции, действовавшим без какого-либо взаимного согласования, нанесла подписанная в январе 1943 года в Касабланке декларация союзников с требованием безоговорочной капитуляции Германии. «Это равносильно обращению в рабство!» – воскликнул с возмущением Геббельс по радио всего через несколько часов после подписания декларации. Надо признать, в его словах была доля правды. Альбрехт фон Кессель, один из участников заговора 1944 года, записал в своем дневнике, что требование безоговорочной капитуляции свело на нет шестилетнюю подпольную борьбу против режима Гитлера.

Геббельс интенсивно использовал «угрозу порабощения», так как прекрасно осознавал, какие выгоды дает ему новый лозунг. Теперь, в 1943 году, наступил тот момент, который он предвидел еще десять лет тому назад: немцы уже не представляли собой сплоченную массу, объединившуюся вокруг своего фюрера, их энтузиазм рассеялся как дым, эйфория от побед германского оружия прошла. Приходилось снова вести упорную борьбу за влияние на общественное мнение.

Донесения о том, что настроения в гуще немецкого народа меняются, ежедневно стекались к Геббельсу от его агентов, от гауляйтеров, из окружных отделений партии. Он читал об этом в еженедельных докладах различных учреждений, подчиненных его ведомству, и, само собой разумеется, в отчетах службы безопасности, составлявшихся людьми из СС и гестапо. Эти отчеты представляли собой весьма своеобразный опрос общественного мнения, в них анализировалось отношение людей к тому или иному событию. Геббельс изучал их с величайшим вниманием, а нелицеприятные и откровенные высказывания людей порой приводили его в такое бешенство, что он в конце концов запретил их читать сотрудникам министерства. Однако отчеты поступали заведенным порядком в секретариат, и он ничего не мог поделать.

Поскольку он был обязан поддерживать боевой дух немцев на самом высоком уровне даже во время тяжелых испытаний, ему приходилось работать днем и ночью. В начале войны можно было обойтись и без всеобщего энтузиазма, но теперь положение стало иным.

Сначала его пропаганда всеми доступными средствами доказывала, что немцы не испытывают ненависти ни к французам, ни к англичанам, ни к народам других стран, с которыми Германия находилась в состоянии войны. Теперь он взывал к немцам: «Не оставайтесь благодушными!» Теперь он говорил англичанам: «Мы ненавидим вас всей душой!» Таким образом он показывал немцам, что их нравственный долг – ненавидеть неприятеля. Теперь он с неудовольствием отмечал: «Мы, немцы, фанатичные сторонники справедливости. Порой мы заходим так далеко в нашем стремлении к беспристрастности, что боимся показаться несправедливыми к противнику и слишком строго судим себя».

Он вступил на опасный путь. На четвертом году войны, когда на долю народа выпало много страданий, а впереди его ждали еще более тяжкие испытания, вряд ли было благоразумно разговаривать с ним в полупрезрительном тоне. Следовало поддерживать в народе почтительное отношение к своим вождям, иначе одной искры хватило бы, чтобы где-нибудь взорвалась бочка с порохом. Так случилось, что взрыв действительно произошел, и прямо под носом у Геббельса.

«Бочкой с порохом» оказался небольшой мост, ведущий к Шваненвердеру, где располагалась загородная резиденция Геббельса. Мост должен был взорваться, когда по нему проезжала его машина. Во всяком случае, так рассчитывал инженер Крумеров, который, под видом рыбака, начал подготовку к покушению на министра пропаганды с декабря 1942 года. Замысел инженера не удался, его схватили, предали суду и приговорили к смертной казни.

Об этом случае в прессу не просочилось ни слова. Даже ближайшие сотрудники Геббельса не знали о нем. Сам Геббельс сохранял полное спокойствие, но Гитлер пришел в ужас, когда ему сообщили о покушении на жизнь его главного пропагандиста. Он послал Геббельсу в качестве подарка бронированный автомобиль. Геббельс не хотел им пользоваться, опасаясь, что люди станут насмехаться над ним, если он будет разъезжать по Берлину в «бронированном гробу». Но Гитлер настоял на своем[94].