Книга Нити судьбы - Мария Дуэньяс

Пока сэр Самюэль Хоар с горем пополам осваивался на новом месте, противостояние между министерствами внутренних и иностранных дел становилось все более напряженным. Серрано, обладавший огромными возможностями, вел свою игру, очерняя Бейгбедера и внушая всем мысль, что только он сам может справиться с внешнеполитическими проблемами. И пока авторитет бывшего верховного комиссара неуклонно падал, Франко и Серрано, не имевшие никакого опыта в международной политике, пили в Эль-Пардо шоколад с гренками и обсуждали новый мировой порядок с самоуверенностью тщеславных и невежественных людей.

Бейгбедер понимал, что его дни в министерстве сочтены. В нем больше не нуждались и собирались вышвырнуть на улицу как совершенно бесполезного человека. После того как его вырвали из тихого Марокко и назначили на высокий пост, он оказался связан по рукам и ногам и с его мнением никто не считался. В правительстве ему отвели роль послушной и безмолвной марионетки. И тем не менее Бейгбедер делал на своем посту все возможное, несмотря на беспрестанное третирование со стороны Серрано. Ему приходилось выносить пренебрежение, уколы, тычки и насмешки, открытую враждебность и агрессивные выпады. С каждым днем ситуация становилась все более унизительной, и в конце концов Бейгбедер не выдержал.

Он устал от высокомерного самодурства куньядисимо и обскурантизма Франко, устал плыть против течения, везде чувствовать себя чужим и вести корабль, изначально взявший неверный курс, поэтому решил вырваться наконец из тисков, в которых оказался. Бейгбедер перестал скрывать свою дружбу с Хоаром, а, напротив, выставил ее напоказ. Они почти ежедневно обедали вместе — у всех на виду, в самых известных ресторанах, — а потом прогуливались вдвоем по улицам Мадрида — как арабы по медине Тетуана, — и Бейгбедер демонстративно поддерживал под руку своего «брата Самюэля». Он вел с британским послом доверительные беседы и не скрывал своей неприязни к немцам и германофилам. Они проходили мимо Генерального секретариата движения и редакции газеты «Арриба», перед посольством Германии на бульваре Ла-Кастельяна и отелями «Палас» и «Ритц», ставшими настоящими осиными гнездами нацистов. Так что все вокруг видели, насколько дружен один из министров Франко с послом враждебной страны. Тем временем взбешенный Серрано метался по своему кабинету, недоумевая, чего хочет добиться сумасбродный Бейгбедер столь безрассудным поведением.

Хотя Розалинде удалось пробудить в нем симпатию к Великобритании, не это способствовало его решительному сближению с британским послом. Для того чтобы сжечь все корабли, у него имелись другие, гораздо более глубокие причины. Возможно, будучи идеалистом, он разочаровался во всем происходившем в Новой Испании, и это была единственная возможность открыто выразить свой протест против вступления в войну на стороне стран Оси. Или же это явилось реакцией на пренебрежение со стороны людей, с которыми он собирался работать плечом к плечу над восстановлением лежавшей в руинах родной страны. Он чувствовал себя одиноким в этом враждебном окружении, и дружба с Хоаром стала для него единственной отдушиной.

Обо всем этом я узнавала от Розалинды — из ее длинных писем, которые она регулярно писала мне в Тетуан все эти месяцы. Несмотря на насыщенную светскую жизнь, болезнь часто заставляла ее соблюдать постельный режим, и она посвящала это время переписке с друзьями. Благодаря этому между нами не прерывалась невидимая связь, протянувшаяся с одного континента на другой. В конце августа 1940 года Розалинда сообщила, что мадридские газеты пишут о неизбежном уходе со своего поста министра иностранных дел. Однако в запасе оставалось еще шесть-семь недель, и за это время произошли события, навсегда изменившие курс моей жизни.

36

С тех пор как мама поселилась со мной в Тетуане, одним из моих постоянных развлечений стало чтение. Она имела привычку рано ложиться, сосед уже не заглядывал ко мне по вечерам, и у меня появилось слишком много свободного времени. Однако в один прекрасный день Феликс придумал, чем заполнить вынужденные часы скуки. Это был двухтомник с двумя женскими именами на обложке: «Фортуната и Хасинта». С того момента я все свободное время проводила за чтением романов, имевшихся в доме моего соседа. Когда они закончились, я принялась за книги из библиотеки протектората. К концу лета 1940 года запас книг в маленьком местном хранилище иссяк, и я не знала, чем скрашу свои вечера в дальнейшем. И тогда, совершенно неожиданно, получила телеграмму следующего любопытного содержания: «Приглашение на частную вечеринку в Танжере. Встреча с друзьями из Мадрида. Первое сентября. Семь часов вечера. Бар Дина».

Я невольно рассмеялась, получив это волнующее послание. Несмотря на отсутствие подписи, нетрудно было догадаться, кто его отправитель. На меня тотчас нахлынуло множество воспоминаний: музыка, смех, коктейли, причудливая смесь испанского и английского, маленькие авантюры, поездки на машине с опущенным верхом, жизнь, бьющая через край. Я сравнила те бурные дни со своим безмятежным настоящим — недели текли тихо и размеренно, наполненные шитьем и примерками, радиосериалами и вечерними прогулками с мамой. Мое монотонное существование оживляли лишь редкие походы в кино с Феликсом и любовные истории из романов, которые я, борясь со скукой, жадно поглощала по ночам. Известие, что Розалинда ждет меня в Танжере, вызвало в моей душе радостный подъем. Я была счастлива хотя бы ненадолго вернуться к прежней насыщенной жизни.

Однако в назначенный день и час никакой вечеринки в баре «Эль-Минзах» не оказалось: там сидели лишь четыре-пять незнакомых компаний и несколько человек, в одиночестве выпивавших за барной стойкой. Дина нигде не было видно. Пианист тоже еще не пришел, и атмосфера казалась довольно унылой — совсем не такой, как в те вечера, которые мы там проводили. Я устроилась за укромным столиком и ничего не стала заказывать у подошедшего официанта. Десять минут восьмого, семь пятнадцать, семь двадцать. И по-прежнему никакого намека на вечеринку. В половине восьмого я подошла к барной стойке и спросила Дина. Мне сказали, что он давно уже не работает — открыл свое собственное заведение, «Динз бар», на улице Южной Америки. Это находилось в нескольких сотнях метров от «Эль-Минзах», и через пару минут я была уже там. Дин, стоявший за барной стойкой — по-прежнему смуглый и сухощавый, — заметил меня, едва я переступила порог. В баре было оживленно, хотя и не очень многолюдно, посетители чувствовали себя непринужденно, слышались громкие разговоры и смех. Дин не поздоровался со мной, лишь взглядом указал на занавеску в глубине зала. Я направилась туда и, отодвинув плотный зеленый бархат, вошла.

— Что ж ты опаздываешь на мою вечеринку?

Грязные стены, тусклый свет единственной лампочки, горы ящиков с бутылками и мешков с кофе — даже в таком интерьере Розалинда, как всегда, была великолепна. Этот маленький склад временно превратили в комнату для дружеской встречи. Там стояли два стула и бочка, накрытая белой скатертью, а на ней — бокалы, шейкер для коктейля, пачка турецких сигарет и пепельница. В углу, на пирамиде из ящиков, примостился портативный граммофон, из которого доносился голос Билли Холидея, исполнявшего песню «Летняя пора».

Мы с Розалиндой не виделись целый год — с того времени, когда она переехала в Мадрид. Она по-прежнему была хрупкой как тростинка, с прозрачной кожей и белокурыми локонами, один из которых то и дело падал ей на глаза. Однако выражение лица было уже не таким, как в лучшие беззаботные времена и даже в худшие дни присутствия мужа и в период долгого выздоровления после его отъезда. Трудно было сказать, в чем именно произошла перемена, но все в ней стало немного другим. Розалинда выглядела старше, более зрелой. Может, немного уставшей. Из ее писем я знала обо всех трудностях, с которыми им с Бейгбедером пришлось столкнуться в столице. Но она ни разу не упомянула о своих планах посетить Марокко.