Книга Нить Ариадны - Александр Немировский

— Картхазие? — внезапно спросил незнакомец.

Поразительно! Только вчера, сравнивая этрусский с ликийским, онразмышлял над этим этнонимом. Ведь и ликийцы пользуются для обозначения этноса суффиксом — zi. И если бы чужеземец в эллинской одежде оказался в Ликии в V—IV вв. до н.э., ликийцы бы его спросили: «AGanazi? (Афинянин?) Spartazi? (Спартанец)». Он ему мог бы ответить: «Muskazie (москвич)». Но Muska? Может означать что угодно. Но, конечно же, не мышка и не мушка.

— Эй, картхазие! — живо отозвался Александр по-этрусски, радуясь, что узнал из самых последних публикаций как звучит отрицание «не». «Он принимает меня за карфагенянина? — подумал он. — Но ведь это древний народ… Грамматически форма этнонима явно этрусская, а не греческая. Неуверенность в голосе, может быть, связана с тем, что по Италии еще не прошли полчища Ганнибала. Видимо, меня занесло в третий или даже четвертый век до нашей эры. Во всяком случае, здесь уже могут знать латынь. Но, наверное, лучше ее знания не показывать. Ведь это время войн этрусков с римлянами».

— Расна? — обратился он к возничему.

Тот обрадованно закивал и произнес несколько слов, которых Александр не понял. «Что же делать? Как продолжить разговор?»

Взгляд внезапно упал на повозку, заполненную доверху сосудами, не склеенными, не с лишаями и налепками от двухтысячелетнего пребывания на морском дне — новенькими, прямо из гончарной печи. Ни одного черноугольного кувшина типа буккеро! По большей части этрусско-кампанская керамика, распространившаяся с IV в. Значит, не ошибся — IV или III век. Не ранее. Как удачно, что вчера я перечитывал книгу Ламбольи. Вот когда можно проверить, прав он или Морель в ее классификации!»

Подойдя ближе, Александр положил ладонь на сосуд, напоминавший такой, какой на Украине называют макитрой.

— Прухум. — выдохнул он.Лицо возчика расплылось в улыбке.

«Понимает!» — обрадовался Александр и стал взахлеб выкладывать все свои знания в области керамической лексики, иногда осторожно прикасаясь к сосудам кончиками пальцев.

— Патна, купе, хупер, аска, лехитумуца, квутум, фасена, кулихна. — Возничий оторопело оглядел Александра.

Вдали показалась какая-то процессия. По носилкам на плечах идущих впереди и неподвижной позе сидевшего в них мужа нетрудно было понять, что это похороны.

Механически Александр стал вспоминать связанные с похоронами этрусские слова. CleGra — носилки; 0aur, Gaura — гробница; suGi — тоже гробница. А в чем разница? Spel, spelana — пещера, погребальный свод. Здесь все ясно. Mutana — саркофаг, murs — урна, саркофаг. Здесь тоже нет необходимости в уточнениях. Ясно, что когда murs в значении саркофага, то имеется в виду небольшой, рассчитанный не на скелет, а на урну с прахом.

«Боги мои! — взволновался Александр. — Присоединюсь-ка я к ним. Шагая сзади, я не привлеку внимания, сам же смогу со спины изучать этрусские одеяния в натуре, а не по альбому, как раньше».

Рядом шла молодая женщина, удивительно похожая на плясунью с бронзового зеркала V в. до н.э. из Мюнхенского музея. Ее гибкое тело облегала длинная туника. Свисавшие до поясницы две туго сплетенных косы завершались металлическими шайбами, кажется, из серебра. Подобные им он раньше видел в витрине провинциального музея, и они ошибочно были названы пряслицами. В руках ее была корзина с яйцами.

Деревянные подошвы колотили по камням, и сердце Александра билось в лад этой удивительной мелодии. Обувь — точно такая, как из гробницы Бизенцио, воспроизведенная в одном из этрусских альбомов. Части ее соединены бронзовыми петлями для гибкости. И одеяния на идущих с ним рядом не из костюмерной Большого театра! Пригнанные по фигурам, с изысканными дополнениями. Подлинные! А головные уборы! Какое разнообразие фасонов — с полями и без полей, в форме дыни, остроконечные! Нет ли среди этрусских ремесленников модельеров?

Женщина в третьем ряду одарила его улыбкой. Блеснул золотой зуб.— ZamGic! — торжествующе произнес Александр, не зная, как по- этрусски «зуб». По порозовевшим щекам дамы бальзаковского возраста он понял, что попал в точку. Она восприняла его реплику как похвалу своей внешности — «золотце».

«Сколько же раз, — подумал Александр, — я брался за перо, пытаясь оживить образ Танаквиль и осмыслить удивительный этрусский феномен женской свободы! И вот теперь я иду рядом с дамой. Интересно, кем она приходится покойнику?

Этрусское бронзовое зеркало со сценой пляски. V в. до н.э.

Восторг захлестнул все существо Александра. Он чуть было не воздел руки к небу и не вознес слова молитвы, пусть не этрусской, а из такой же древней латинской таблицы из Игувия, но вовремя удержался. Любое шумное проявление чувств в этой ситуации было неуместно.

Все провожающие, кроме троих, были в обуви, хорошо известной ему по музейным памятникам формы с загнутыми вверх носками. Двое босых в коротких туниках со светлыми, почти рыжими волосами — скорее всего, те, кого римляне называли галлами, а этруски, как ясно из одной надписи, кельтами. Скорее всего, это слуги. И кто бы мог подумать, что слуги не только услаждают хозяев и гостей на пирах, но и наравне с родственниками провожают господина в последний путь.

Рядом с варварами шел босоногий муж в длинном одеянии с каймой и головном уборе, выдававшем в нем жреца. «Цепен!» — с удовлетворением вспомнил Александр этрусское наименование служителя богов, решив, однако, что от него лучше держаться подальше. Возможно, жрец был родственником покойного, не вмешивающимся в Черветеримонию похорон.

У двоих в руках сверкали щиты. Александр вспомнил, что у стены погребальной камеры гробницы Реголини-Галасси (он видел ее в Этрусском музее Ватикана) стоял целый ряд щитов. «Кажется, покойник был воином», — подумал он и стал вспоминать все, что в науке было известно о системе этрусского родства. «Конечно, эта женщина в темном с расцарапанными в кровь щеками — супруга покойного — puia, а это, бесспорно, его сын — clan и дочь — sech.»

В это время откуда-то показался человек в пурпурном одеянии с маской на лице. Он вышагивал, явно высмеивая чью-то величественную походку и произнося что-то высокопарное.

«Ферсу!» — обрадовался Александр, изучавший этот странный этрусский обряд по могильным фрескам и знавший, что от этого слова произошло слово «персона». И в какой-то непонятной связи он вспомнил, как на открытом партийном собрании разбирали чье-то персональное дело и как ему было стыдно за тех, кто пытался выяснить подробности личных отношений.

Процессия подошла к городским воротам и остановилась. «Порог города. Душа больше сюда никогда не вернется». В том, что погребение будет за пределами города, Александр не сомневался, но ему было неизвестно, что перед тем как покинуть город, шествие останавливалось.

За воротами начался резкий спуск. Следовательно, город находился на холме, как почти все этрусские города, за исключением Спины. Из-за туч выглянуло солнце, и неожиданно слева блеснула синевой огромная водная равнина. «Так это же Тразименское озеро! То самое, знаменитое, где Ганнибал разбил легионы Гая Фламиния!»