Книга Конец Смуты - Иван Оченков

Какая женщина сможет остаться равнодушной к груде прекрасного меха? Маленькая ладошка скользит по мягкому ворсу, перебирая его пальчиками и льдинки в глазах постепенно тают.

— Я видела вас, лишь единожды, когда ваша матушка навещала Щецин, вы были чудесным ребенком…

— Вы ничуть не изменились, с тех пор.

— Боже, какой вы неуклюжий льстец!

— Ничуть, ваша светлость, мне нет нужды прибегать к лести.

— Ваше величество, — подает голос дядя, — мы рады приветствовать вас в Семигалии и Курляндии! Надеюсь, ваша дорога была приятной?

— Чрезвычайно приятной, дядюшка, настолько приятной, что я даже не слишком проголодался.

Услышав меня, герцог едва не подавился, а тетушка прикрыла рот ладошкой, скрывая смех. Впрочем, хозяева быстро сориентировались и приказали накрывать на стол. Похоже, что к прибытию такого количества гостей герцогская кухня оказалась не слишком готовой, но, так или иначе, умереть с голоду нам не дали. А если учесть что по распоряжению любезного дядюшки накормили и моих солдат с лошадьми, то Кетлеры проявили настоящую щедрость. Во время торжественного обеда Фридрих попытался осторожно выяснить истинную цель моего визита, но я лишь нахваливал искусство его поваров, не слишком, впрочем, заслуженно.

— Какая чудесная перепёлка, — проговорил я, вгрызаясь в костлявую птицу, не иначе умершую своей смертью, — право, если бы я знал, что у вас так чудно готовят, непременно заглянул бы к вам раньше.

— Вот как? — В глазах Елизаветы Магдалены снова появляется огонек, — а, кстати, в прошлом году, вы также были недалеко от нас, но не удостоили своим посещением.

— Не говорите так громко, а то ваши бароны попадают в обморок, — расплылся я в улыбке, — их эстляндским соседям мой визит не слишком понравился.

— Говорят, ваши солдаты проявили большую жестокость.

— Ну, во-первых не столько мои, сколько шведские. Ведь я тогда был всего лишь шведским генералом. К тому же их жестокость сильно преувеличена, к тем, кто не оказывал нам сопротивления, мы были вполне лояльны.

— А теперь вы соблаговолили-таки нас навестить, но при этом решили не разорять подчистую.

— Дорогая тетушка, вы не справедливы ко мне. Я не испытываю вражды ни к вам, ни к кому бы то ни было в Речи Посполитой. У меня частное дело к королю Сигизмунду и королевичу Владиславу.

— Вот как, и какого же рода это дело?

— Самого заурядного. Вы очевидно знаете, что в семействе Ваза идет спор о том кто более законный шведский король. Ну, а поскольку я этой семье, как вы вероятно знаете, не чужой, то меня это тоже касается.

— А с Владиславом вы, вероятно, спорите кто более законный царь в Москве?

— Совершенно верно, дорогая тетушка, преклоняюсь перед вашей проницательностью!

— Но с какой целью вы прибыли к нам? — не выдержал Фридрих.

— О, цель одна, помочь моим дорогим родственникам! Да-да, я не шучу. Король Сигизмунд своим упрямством, несомненно, навлечет на себя и на свое государство беду. Шведы не хотят видеть его своим королем и готовы сражаться сколько потребуется. Ваш батюшка покрыл себя славой, сражаясь при Киргхольме, но те времена уже прошли. Мой брат король Густав Адольф совсем не похож на своего отца и скоро поляки в этом убедятся. Мне бы не хотелось, что бы ваша уютная Митава оказалась между молотом и наковальней.

— Не думаете же, вы, что мы перейдем на сторону шведского короля? — взволновано спрашивает герцог Вильгельм Курляндский.

— Ну, зачем такие крайности? Для начала просто не будьте в первых рядах. В конце концов, вы ведь в Речи Посполитой, где каждый пан может плевать на мнение своего короля.

— И что нам это даст?

— Возможность избежать неприятностей. Разорения, например.

— И это говорите вы, наславший диких татар на Литву?

— Так ведь на Литву, а не на Семигалию и Курляндию? Я ведь, в сущности, мягкий и добрый человек, а вот король Густав Адольф, боюсь, разбираться не будет… О, кажется несут следующую перемену! Что там, семга? Обожаю!

После обеда пришло время танцев. Видя что грозные пришельцы, на самом деле не такие уж грозные, местные дамы и девицы оживились и стали многозначительно стрелять глазками в сторону мекленбургских офицеров, а некоторые и в русских. Никиту Вельяминова, таким зрелищем было не удивить, насмотрелся. Корнилий, кажется, уже с кем-то затанцевал, а вот Мишка, Федька и Семен Буйносов смотрели на открывшееся действо во все глаза.

— Ваши молодые русские офицеры не танцуют? — показала на них глазами Елизавета Магдалена, как только мы снова оказались рядом.

— Увы, — отозвался я, — им нельзя.

— От чего так?

— Ну, они мои телохранители и не могут меня покидать.

— Просто телохранители?

— Не просто, эти молодые люди принадлежат к старинной русской аристократии и по обычаю начинают свою службу именно так.

— Понятно, везде свои обычаи, впрочем, в их нарядах, наверное, не слишком удобно танцевать.

— Вы правы насчет различия в обычаях. Даже в Мекленбурге и Померании они отличаются, что уж говорить о других. Кстати, вы давно не получали вестей оттуда?

— Довольно давно, а вы?

— Ну, я их вообще не имею более года.

— А ну, тогда мои свежее. О чем вам рассказать?

— О чем угодно.

— Ну, что же, о том что мой брат Филип Юлий стал герцогом Вольгастским вы верно слышали. Ваш дядя Филип Набожный находится в добром здравии и, оправдывая свое прозвище, посвящает богословию все свое время. Ах да, вам верно, интересны новости из Дарлова. Княгиня Агнесса Магдалена живет весьма уединенно, посвятив себя воспитанию сына. Кстати, вы слышали, как она его назвала?

— Э… кажется Иоганн?

— Иоганн Альбрехт.

— Неожиданно.

— Дорогой племянник, вы совершенно не умеете лгать! Это очень важный недостаток для монарха, так что советую вам его восполнить.

— Право, я не понимаю…

— Полно, на семью Грифичей обрушился какой-то рок. У моего деда и отца было много детей. У Богуслава XIII, вашего деда, тоже. Но, похоже, наше поколение будет последним. Если у женщин дети еще случаются, то у мужчин — увы!

— Не думаю что все так плохо, ваш брат всего на пару лет старше меня…

— Вот-вот, и если о ваших альковных подвигах идет молва, то Филип Юлий, кажется, вообще не знает, зачем господь создал женщин. Слава богу, вы Грифич хотя бы по матери.

— Не отчаивайтесь, тридцать три года прекрасный возраст.

— Почему, вы так говорите?

— Вы были откровенны со мной, и я отплачу вам тем же. В вашем возрасте женщины еще красивы, но уже не дуры.