Книга Шехерезада - Энтони О'Нил

Когда солнце достигло зенита, Касым объявил привал в тени редких колючих кустов. Юсуф нашел среди провизии очищенное масло, принялся снаружи смазывать бурдюки с водой. Касым раздраженно спросил, что он делает.

— То, что говорил бедуин.

— Делаешь все, что велел бедуин?

— По-моему, надо ценить его опыт, — ответил Юсуф и поспешно добавил: — Точно так же, как в море мы ценим твой.

Касым хмыкнул.

— Жарко, — признал он. — Но жара пройдет.

— Не уверен. Теперь мы в настоящей пустыне.

— Пройдет, — настаивал Касым. — По небу вижу.

Юсуф вместе с прочими быстро взглянул на небо и не увидел никаких оснований для оптимизма.

— И все-таки, — продолжал он, — думаю, надо отныне лица обвязывать.

— Будет только еще жарче.

— Зато кожа на солнце не обгорит.

— И ветер обдувать не будет.

— Ветра нет.

— Есть. Сам сейчас чувствую.

— Он веет из песчаной топки.

— Ветер есть ветер.

Юсуф замолчал, довольствуясь тем, что его хотя бы слышали остальные.

— Верблюдицы страдают, — заметил Зилл. — Седла спины натерли. И камни все острее. Что шейх говорил?

— Надо обмотать ступни тряпками, — напомнил Юсуф.

— А где тряпки взять, — насмешливо фыркнул Касым, — когда ты все на себя намотаешь?

Тем не менее, когда он отошел по нужде, Зилл с Юсуфом тайком проделали операцию, срезав с ног всех верблюдиц, кроме упрямой Сафры, ошметки содранной кожи. Вернувшийся Касым, оттирая ладони песком, обнаружил, что Зилл сбрызгивает водой голубей.

— Теперь на птиц воду тратишь? Любо-дорого посмотреть.

— Они уже изжарились, — объяснил Зилл. — Я не уверен, что долго протянут.

— Может, назад повернем, только чтоб их спасти?

— Может быть, чтобы самим спастись, — вставил Юсуф, чего вроде и ждал капитан. — Нельзя же так дальше идти, никого не встречая.

— Мы еще даже не начали.

— Надо поскорей колодец найти. И эти указания мне не нравятся.

Касым сплюнул в сторону:

— Думаешь, нас сюда зря послали?

Юсуф сморщился:

— А ты сам как думаешь?

Касым, захваченный врасплох, переступил с ноги на ногу.

— Нет, конечно, — с максимально возможной уверенностью заявил он. — Они не дураки.

— И все-таки мы пока никого не увидели, ни единой души. Как они нас найдут? А вдруг мы вообще идем не туда, куда надо?

— Теперь сомневаешься в моем искусстве ориентироваться на местности? — Для Касыма это было последним оскорблением.

— Просто думаю, откуда им известно о твоем искусстве навигатора.

— Назад не повернем, — буркнул Касым. — Погода переменится. Переменится, вот увидишь.

Однако уверенный тон звучал вымученно, вовсе не соответствуя усиливавшейся жаре.

Исхак наблюдал за тихим отступничеством Юсуфа, по мере того как ненасытная гордость капитана проглатывала, переваривала и извергала все возражения. Именно так подводные течения подхватывают подобные доводы, уносят далеко от намеченной цели, или, хуже того, принимают их за осколки несущественных примечаний, за мелкую ложь, отрицая существование осыпавшейся скалы, незаметной на расстоянии вытянутого большого пальца. Мальчик Зилл молча претендует на победу в их споре насчет хурафы, поскольку сам слегка просчитался, прибегнув к байке для иллюстрации опасности баек. Однажды Гарун аль-Рашид по очередному импульсивному побуждению приказал придворным поэтам вложить свой талант в сочинение занимательных сказок и анекдотов, и Абуль-Атыйя первым делом рассказал о нищем, который каждое утро по пути на рыночную площадь проходил за милостыней по чисто выметенному переулку мимо хорошо знакомого дома, каждая деталь которого, от затянутых сетками окон до резных подоконников и света внутри, грела и утешала душу. Решив покончить с попрошайничеством, он попытался найти счастье в торговле, провел долгие годы в тяжких трудах на море, на больших дорогах и со временем вернулся в Багдад умудренным богачом с единственной последней целью: почти в тот самый чистый переулок и за большие деньги купить там себе дом. Он добился этой цели и купил дом, но не тот, которым любовался когда-то, а стоявший напротив. «Понял! — радостно воскликнул Гарун, осыпав его динарами. — Нельзя преуспеть, не имея амбиций!»

Возвращаясь из дворца, Абуль-Атыйя поливал своего впервые выдуманного нищего градом проклятий, ибо фактически эта история имела более глубокий смысл: счастье как иллюзия счастья, отказ от мечты, разлагающая радость зависти — что-то вроде того, он даже сам не знал, — но, безусловно, не ода амбициям. Его не поняли, потому что рассказ — неподходящий жанр, банальный, прозаический. Он покорно и трудолюбиво сочинил целый цикл, хотя стряпать рассказы удивительно легко, и единственное извращенное удовольствие доставляла лишь их неизменно ложная интерпретация. Вот почему по прошествии времени, когда энтузиазм халифа угас, Абуль-Атыйя и другие отказались от этого жанра, вновь обретя свободу, и вернулись к стихам.

Команда углублялась в пустыню, солнце дугой шло за ними, брызжа лучами. Одним прищуренным глазом Маруф углядел на северном горизонте растянувшуюся цепочку фигур, и Касым подвел спутников ближе, так что можно было различить девять-десять верблюдов, на которых сидели мужчины в серовато-коричневых одеждах. Он жестом приказал команде молчать, как делал в ночном море, прислушиваясь, не приближаются ли пираты. Незнакомцы тоже остановились вдали, настороженно оглядываясь. Наступил напряженный момент.

— Заметили нас, — сдержанно бросил Касым.

— Они давно нас заметили, — сказал Юсуф, — теперь просто гадают, почему мы осмеливаемся за ними следить.

— Это не похитители.

— Нет. Бедуины.

Путники по-прежнему присматривались друг к другу.

— Я готов с ними встретиться, — объявил Касым. — Запросто одолею.

Однако бедуины, как будто услышав его и решив в стычку не ввязываться, сразу двинулись дальше, больше не оглядываясь.

Касым тут же надулся.

— Удрали, — заключил он с язвительным презрением, поглядел вслед каравану, убеждаясь, что он уже не повернет, после чего направил свою верблюдицу на запад.

С одной стороны, утешительно встретить в пустыне других людей. Но прошло уже два дня, становилось все жарче, а никаких связников все еще не было.

— Говорят, бедуины спят редко, — обратился Зилл к Исхаку, — засыпают лишь во время дождя.

— Бедуинам некогда видеть сны.

— Тем не менее они любят поэзию.

— Их поэзию портят досужие переписчики, — многозначительно заметил Исхак. — Романтизируют до неузнаваемости.