Книга Майский сон о счастье - Эдуард Русаков

– Что ж, желаю удачи, – подмигнул ему ведущий.

– Это он запросто, – сказала Маруся. – Чжоу у меня такой ловкий, чертяка… Ну, покедова!

– А праздник продолжается, – гостеприимно распахивая руки, сказал ведущий. – На центральной аллее вас ждут ряды ярмарочных товаров, которые доставлены из разных районов края… А на сцене зеленого театра – сборный хор готовится к праздничному концерту. В честь Масленицы сегодня в парке «Русский мир» открыты новые национальные аттракционы, возрождающие старинные народные традиции и ритуалы. Допоздна будут продолжаться гуляния, песни и танцы, а когда стемнеет, на берегу Енисея молодежь будет прыгать через костер, демонстрируя свою удаль, а потом состоится кульминационное действо – сожжение в этом костре чучела Зимы! Обещаю вам – это будет великолепное зрелище! Сердце каждого русского человека содрогнется от счастья!

…кстати, с Проводами русской зимы связано еще одно давнее воспоминание. Вскоре после неудачной попытки самоубийства я совершил попытку лишить девственности любимую девушку, и эта попытка тоже не удалась. А ведь моя ненаглядная синеглазка так хорошо подготовилась! Она сама организовала наше свидание у нее дома – все подстроила так, чтобы в тот день не было ни папы, ни мамы, ни брата (они ушли на центральную площадь, где проходили масленичные гуляния), она же встретила меня с нежной улыбкой и торжественно подвела к готовой постели. Откинула тонкое покрывало, быстро сняла домашний халатик, стянула трусики и легла на чистейшую белоснежную простыню, и закрыла глаза. Я замешкался, но тоже разделся, правда, не снял носки, и лег рядом, не очень уверенный в том, что хорошо знаю, что надо делать дальше… Ах, если бы все это происходило где-нибудь в лесу или в парке, или в подвале, или даже в темном подъезде… Ах, если бы – в спешке, в горячке, в лихорадочном исступлении страсти… А тут как-то все выходило спокойно, прохладно и слишком уж чисто, уютно и аккуратно… Вот эта ее стерильная женская (даже не девичья!) скрупулезность и рассудительность меня тогда и отпугнула, мне вдруг почудилось во всем этом нечто медицинское… и наше свидание, так тщательно ею подготовленное, показалось мне похожим на медицинскую процедуру, на хирургическую операцию… Операция дефлорации! Именно так! И вот это меня жутко расстроило и огорчило, и я вдруг не захотел внедряться в ее распахнутые райские кущи, я тупо потыкался в ее гостеприимную чистенькую промежность – и отступил, обильно запачкав белоснежную простыню. – Извини, – сказал я. – Да ладно, – сказала она. – Ну пожалуйста, извини, – повторил я, умирая от стыда и разочарования. – Прекрати извиняться! – сказала она раздраженно.

Я ведь был в юности жуткий романтик! Хотя и снедаемый похотью, но романтик… похотливый, но грустный романтик…

И хотя позднее, в более спонтанной, импульсивно-импровизационной, не организованной никем ситуации у нас с ней все получилось вполне нормально, и мы оба потом от души посмеялись над моим дебютным фиаско, но я четко осознавал, что она, моя нежная и любимая синеглазка, сразу, тогда же, после той неудавшейся «операции», поставила на мне крест, исключила меня из своих стратегических планов, как ненадежного спутника жизни…

КРАСНАЯ ПУСТЫНЯ

…вспомнилась и еще одна встреча, но уже с другой моей бывшей возлюбленной, рыженькой и зеленоглазой попрыгуньей, с ней мы встретились на заре перестройки, спустя пару лет после разрыва… Совершенно случайно мы оказались рядом в зале кинотеатра, где показывали фильм итальянского режиссера Антониони «Красная пустыня»…

…о, Моника Витти, ясноглазая и печальная звезда моей горькой юности… Долго же мне пришлось тебя дожидаться. Так долго, что когда, наконец, я увидел этот фильм, то испытал легкое разочарование. С чем бы это сравнить? В старом Китае девочек с раннего детства заставляли носить тесную обувь – чтобы ножка сохраняла миниатюрное изящество. Наши совковые души с рождения тоже были втиснуты в колодки – и попробуй потом распрямись! Так что, лучше уж никогда, чем поздно… Но ведь я совсем не о том хотел – сам себе – рассказать!

Я хотел – о случайной встрече после разлуки в темном зале кинотеатра. Ведь эта худенькая рыжеволосая женщина когда-то поистерзала мое заячье сердечко, да и я ее, если честно сознаться, помучил достаточно… Но кому это нужно знать – кроме меня? Простых нормальных людей уже тошнит от закомплексованных нытиков, копающихся в своей консервированной душонке с таким же мазохистским сладострастием, с каким простодушный дебил ковыряется в носу, выколупывая сухие козявки… Стыдно, брат.

Впрочем, никакой трогательной встречи в тот вечер и не произошло. Да, мы оказались с ней рядом и просидели плечом к плечу в течение томительных полутора часов. Все так и было… Но мы не сказали друг другу ни слова! Как выражался чеховский Чебутыкин: не угодно ли вам сей финик принять?!

Мы промолчали все полтора часа.

Быть может, она меня не узнала?

Почему же – узнала. Еще как узнала. Вздрогнула, напряглась, стрельнула зеленым глазом. Узнала – и, вероятно, ждала, что я первый… ну и так далее. Но я – ни звука. Поэтому и она – молчок. Немая комедия, ей-богу. Мы припухли и даже не повернулись друг к другу. Словно палые сухие листья, способные лишь на шелест, на лирический шорох (не забыть бы – вернуть этот славненький образ в бюро проката), словно робкие хрупкие бабочки, мимикрически притворившиеся двумя цветками, двумя незабудками, если так можно выразиться, а если нельзя – то двумя анютиными глазками, ну и так далее. Именно так мы и просидели, в ностальгическом окоченении, напряженные притворщики, совсем рядом, молча, подряд полтора часа, и оба, конечно, мысленно разоблачили друг друга – но ни звука при этом не произнесли. Мы таращились на экран. И там, на мерцающем волшебном холсте, на белой скатерти-самобранке, мы, опять же, как тени, слонялись среди вымышленных персонажей, там мы встретились, наконец-то, там наши души соприкоснулись и переплелись. И мне вдруг показалось, что я совершенно перевоплотился в экранного героя-американца с тяжелым волевым подбородком, а она – вот она, рядом, в облике загадочной Моники Витти, и чудесные ее глаза смотрят на меня с любовью и нежностью. Ведь именно об этом мы и мечтали – стать героями заочно любимого фильма, необязательно именно этого… но можно и этого. Наши души выпорхнули из грудных клеток и переметнулись на экран, а ветхие телесные оболочки остались в креслах, словно сброшенные пальто…

Так мы и просидели молча весь сеанс, рядом, не касаясь друг друга и неотрывно глядя на экран. Мы смотрели на самих себя. Мы смотрели кино про самих себя, про то, какими хотели мы быть изысканными («некоммуникабельными»!) страдальцами, и какими мы никогда не были и не стали, и теперь уж не станем…

А когда фильм закончился, мы встали – и, не глядя друг на друга, разошлись в разные стороны. Вот и все. Такие дела. Долгожданная встреча не состоялась. Пшик.

А ведь как можно было бы славно пообщаться! Мы могли бы о стольком поговорить, мы могли бы весь вечер… и ночь напролет… до утра мы могли бы взахлеб разговаривать, перебивая друг друга… Так ведь нет же – разбежались трусливо, как мыши… Ну, что мы за люди такие?! Нет, мы не люди, мы ненормальные, мы инвалиды, калеки, ветераны холодной войны, полузадушенные, полузадохшиеся… и наши неразвитые души за годы бездействия и духовной блокады завяли и высохли… и привыкли мы жить лишь воображением, а живая реальность пугает нас и отвращает. Наши органы чувств атрофировались от многолетнего неупотребления – и мы ослепли как кроты, онемели как рыбы, оглохли как… как… Мы совсем не чувствуем друг друга, не ощущаем ни вкусов, ни запахов… Как же долго мы прозябали в нашей «красной пустыне», корчась от зависти и тоски…