Книга Всего один век. Хроника моей жизни - Маргарита Былинкина

К своей радости, я обнаружила, что сочинение Лопеса Пачеко под названием «Кецалькоатль» стоит внимания — и по содержанию, и по форме, — и является беллетризованным изложением старого мексиканского мифа. Герой этого мифа — Кецалькоатль, легендарный правитель, объединивший многие индейские народности, создал в IX веке на территории нынешней Мексики могучую ацтекскую империю и заложил основы одной из высочайших древних цивилизаций.

Меня особенно заинтересовало то, что этот исторический герой был не местным индейцем, а белым человеком, доплывшим на плоту через океан к землям Америки.

Автор сказания «Кецалькоатль» даже в мелочах не отклонялся от народной легенды, интригующе сплетая эпизоды из личной жизни героя с рассказом о его завоеваниях, о постройке великой Пирамиды Кецалькоатля и его противостоянии языческим жрецам с их кровавыми обрядами. Было ценно и то, что автор использовал не только фольклор, но и современные исторические и археологические данные, подтверждающие действительное существование Кецалькоатля и реальность его истории.

Я увидела, что произведение Лопеса Пачеко написано хорошей ритмической прозой в стиле подлинной индейской легенды и читается очень легко, почти как стихи. В мексиканском издании этот текст подавался не в виде изложения прозой, а в форме стихотворных столбцов. Одним словом, я загорелась и с легким сердцем взялась за работу.

Кстати сказать, по-ацтекски (на языке науатль) «Кецалькоатль» значит «Птица-змея» или «Пернатый змей». В незапамятные времена это имя было дано могущественному богу древних ацтеков (тольтеков), который символизирует единство духа и материи, соединяет землю и небо. Этим же именем индейцы назвали и неведомого пришельца из-за моря, потому что он был белокож, волосат и бородат и казался им змеею в перьях.

Вот как начинается эта повесть-сказание.

«Дня нового несмелые лучи и тишина ласкали тело, что на берег прибоем выброшено было… Недвижно он лежал у моря камнем вековым, покрытый чешуей белесой пены. День новый песнями звенел, цветился перьями. Щебечущие птицы, тишь изгоняя, прыгали по спутанной и мокрой бороде, по шее, по кресту, но к жизни тело неподвижное не пробудили.

В тумане утра, в бликах солнца казался человек пернатым змеем, явившимся из-за морей, оттуда, где солнце на небо приходит.

«Я жив еще?» — себя успел спросить он. В тот же миг прибрежная гряда камней его вспорола болью…»

Книга под названием «Сказание о Кецалькоатле» была издана в 81-м году в институтской типографии. Красный коленкоровый переплет и золотой силуэт Кецалькоатля на обложке. Такое роскошество нашло достойное применение: наш оборотистый директор тут же устроил себе научную командировку и поехал в гости к мексиканскому президенту для самоличного вручения подарка и получения какого-нибудь ордена. Но, увы, кроме искренней благодарности главы государства и галочки в свой послужной политический список Вольский ничего не заработал.

Меня же Мексика, которую я теперь познала изнутри и увидела в глуби времен, стала манить своими пирамидами, до которых ни на плоту, ни на самолете было, увы, мне не добраться.

Каждому — свое, хотя всегда хочется другого. Я утешилась книгой, а Виктор Вацлавович — советской наградой, полученной к двадцатилетию Института Латинской Америки.

В 81-м году исполнилось 20 лет и моего пребывания в этом институте.

Было большое общеинститутское собрание и скромный кутеж в ресторане. В нашей небольшой энциклопедической группе мы тоже отметили знаменательную дату рождения нашего ИЛА, а я произнесла такой почти грузинский тост:

Двадцать лет сидим мы в ИЛе.В глубине научных вод.Кто полегче, быстро всплылиИ уплыли по течению вперед.

Мы же тут все хором пьемЗа тяжелых на подъемЗа всех нас, сидящих в ИЛе,Чтоб мы жили не тужили.

* * *

Жизнь в институте была, надо сказать, не казарменная, хотя дисциплину по-андроповски подтянули. Внутренняя атмосфера особенно потеплела после появления у нас нового заместителя директора по научной части, Евгения Апполинариевича Косарева. Человек он был вполне демократических убеждений, и в своих делах и по своему настрою. В этом я смогла убедиться.

Однажды мы с Евгением Апполинариевичем встретились в коридоре, он вдруг берет меня под руку, заводит в пустой кабинет, странно смотрит на меня и спрашивает: «Вы из тех Былинкиных?»

Я почему-то быстро поняла, из каких «тех», и утвердительно кивнула. Этот строгий лысенький интеллигент на глазах преобразился и взволнованно, даже радостно сообщил, что он — сокурсник по географическому факультету МГУ моей двоюродной сестры Алевтины. Аля (дочь Александра Герасимовича Былинкина, погибшего в 38-м году в тюрьме), окончив МГУ, уехала с мужем на Камчатку изучать вулканы и там в 50-е годы погибла, сорвавшись в кратер.

Евгений Апполинариевич с нескрываемой нежностью вспоминал, как они с Алей куролесили в их общей студенческой компании и как он называл ее «географиней». И тут произошло самое неожиданное.

Словно почувствовав во мне близкого человека, он еще больше разоткровенничался, — хотя я уже догадалась, что он любил Алю, — и рассказал, что незадолго до ее смерти получил от нее несколько писем с Камчатки. Письма, по его словам, поражали своей грустной подавленностью, даже отчаянностью, — это было так непохоже на жизнерадостную, энергичную, волевую Алю…

Тут он замолчал и продолжил свою мысль взглядом, в котором светилась уверенность, и от этой уверенности мне стало не по себе. Неужели?.. Не может быть. Алька, пережившая гибель родителей, ставшая опорой младшей сестре Ляле и родившая сына Сашу, не могла этого сделать.

Тем не менее Косарев заразил меня своей убежденностью. Брак Али трудно было назвать счастливым. Ее сокурсник Гоша Горшков (впоследствии видный ученый и профессор МГУ) был мужчиной нелегким, своенравным, из тех, чья жена должна полностью раствориться в делах и интересах мужа, холить его и лелеять, жить для него и ходить под ним. Аля же была молодой женщиной с твердым характером и с собственным талантом…

Вскоре после смерти Али вернувшийся с Камчатки Горшков женился на закадычной подруге Ляли и участнице всегдашних затей Алиной компании маленькой темноглазой Ирине Товаровой, чей твердый характер был прикрыт флёром щебечущей игривости и милой податливости.

Так или иначе, разговор с Косаревым произвел на меня тяжелое впечатление и невольно заставил вспомнить о моей бабушке, Капитолине Нестеровне Былинкиной, хотя из всего клана Былинкиных Алевтина и ее отец Александр Герасимович были, пожалуй, людьми самыми жизнеспособными — и мужественными.

А Евгений Апполинариевич все же скоро должен был покинуть наш институт. После того как, вернувшись из командировки в Чили, он сделал сообщение (на закрытом партсобрании) о том, что диктатор Пиночет не так уж глуп и у него есть чему поучиться в области экономики применительно к советскому социалистическому хозяйствованию.