Книга Симон Визенталь. Жизнь и легенды - Том Сегев

Крайский пожаловался, что получает от евреев – и в особенности от заграничных еврейских организаций – письма с оскорблениями, в то время как австрийские рабочие, наоборот, присылают ему телеграммы, где благодарят его за то, что он спас евреям жизнь. Конфликт между Меир и Крайским был очень личным: трудно найти людей более разных. Меир была ограниченной и подозрительной женщиной, считавшей, что весь мир относится к Израилю и еврейскому народу враждебно. Крайский же был государственным деятелем, мыслившим во всемирных категориях. Он сказал Меир, что противоречия между ними носят характер принципиальный, что по многим пунктам они никогда не придут к согласию и что он не мог бы «нести на своей совести гибель людей». «Тогда нам придется сражаться с террором в одиночку», – ответила Меир.

Однако вопреки тому, что Меир говорила по возвращении домой, Крайский вовсе не сказал, что собирается закрыть Австрию для евреев, направлявшихся из Советского Союза в Израиль. Он напомнил Меир, что его страна неоднократно принимала у себя беженцев – будь то евреев, уцелевших во время Холокоста, или людей, бежавших из Румынии, Венгрии и Польши, – но отметил, что в замке Шонау гарантировать евреям безопасность больше нельзя, хотя бы потому, что Израиль слишком сильно этот замок «разрекламировал». «Если бы Шонау не приобрел такой известности, – сказал канцлер через несколько недель в разговоре с израильским послом, – возможно, ничего бы и не случилось».

Крайский хотел, чтобы в переправке евреев в Израиль принимали участие и другие страны и чтобы этим занялся комиссар ООН по делам беженцев. Он сказал, что Шонау не предполагается закрывать прямо сейчас, что это будет процесс постепенный, и пообещал найти ему на территории Австрии какую-нибудь замену. «Это проблема чисто техническая», – заверил он Меир. Но таких обещаний ей было мало. Она хотела, чтобы Крайский признал, что арабских террористов надо убивать. Арабы, объяснила она, никогда с собой не кончали; поэтому их надо уничтожать, а не вступать с ними в переговоры, иначе они снова будут совершать теракты. Японцы, добавила она, с собой кончают, а арабы – нет. Применительно к терроризму той эпохи это было верно, но Крайский ответил: «Это утверждение ненаучное. Это вопрос психологический, и об этом можно спорить». Меир саркастически заметила, что президент Египта уже отправляет в Вену специального посланника, чтобы выразить благодарность за закрытие Шонау. Крайский возразил, что это не так. Речь, сказал он, идет о человеке, в прошлом занимавшем должность посла Египта в Австрии.

Египетским посланником был Исмаил Фахми, вскоре назначенный министром иностранных дел. Он сказал Крайскому, что в Египте пришли к выводу, что иного выхода, как начать войну с Израилем, нет. Крайскому не хотелось в это верить, и он спросил, неужели египтяне и в самом деле настолько отчаялись. Египтяне, ответил Фахми, не могут примириться с мыслью о поражении в Шестидневной войне и решили до конца 1973 года объявить Израилю войну. Через два дня после этого, в Йом-Кипур, Египет и Сирия неожиданно напали на Израиль, и началась самая тяжелая война со времен Войны за независимость.

Израильскому послу в Вене Ицхаку Патишу Крайский рассказал об этом разговоре только дней через десять после начала войны. Извинившись за то, что не сделал этого раньше, он объяснил это тем, что не отнесся к словам Фахми всерьез и, кроме того, сразу же после встречи с Фахми отправился в Верхнюю Австрию вести предвыборную кампанию. Получивший донесение Патиша чиновник израильского Министерства иностранных дел был потрясен. «Этот человек утверждает, что знал о готовящемся нападении арабов, но не нашел нужным нас предупредить?!» – написал он послу и добавил, что из-за войны премьер-министр пока еще не нашла времени высказать свое мнение об этом «открытии».

Через какое-то время после этого Крайский приехал с визитом в Израиль и ближе к концу визита встретился с родителями двух израильтян, находившихся в сирийском плену; оба они были тяжело ранены. Вернувшись домой, Крайский сообщил Меир по большому секрету и только для ее личного сведения, что попросил главу правительства Сирии их освободить. Один из сторонников Крайского рассказал, что он также пытался вызволить нескольких еврейских девушек, которых в Сирии заставляли заниматься проституцией.

Кроме того, Крайский по-прежнему разрешал евреям Советского Союза выезжать в Израиль через Австрию, и это было, возможно, самым важным вкладом в реализацию сионистского проекта. Он делал это в том числе и потому, что парадоксальным образом чувствовал себя – вместе с другими австрийцами – ответственным за нацистские преступления. Он знал также, что в Австрии усиливается активность неонацистов. Визенталь тоже это ощущал. Он держал в своем Центре специального сотрудника, в чьи обязанности входило отслеживать неонацистские публикации. Интересовала эта тема и израильский Моссад.

С отрицателями Холокоста Визенталь боролся в присущей ему манере. Однажды он вступил в странную и сварливую переписку с американской организацией, предложившей ему пятьдесят тысяч долларов, если он докажет, что хотя бы один еврей был умерщвлен с помощью газа. В другой раз он узнал, что Герман Геринг продолжал числиться почетным гражданином австрийской деревни Маутерндорф, и понадобилась общественная кампания, чтобы убедить деревню вычеркнуть имя Геринга из списка почетных граждан. Немецкому же историку Иоахиму Песту Визенталь написал, что выражение «военные преступники» преуменьшает преступления нацистов, так как большинство их преступлений вообще не были связаны с войной.

Отрицатели Холокоста его травили. Когда он подал в суд на известного неонацистского активиста Манфреда Редера, группа хулиганов встретила его в зале суда антисемитскими выкриками. Чем известнее он становился, тем больше получал писем с оскорблениями; ругательства во многих из этих писем напоминали те, что пишут на внутренней стороне дверей общественных туалетов. В его архиве также хранится письмо, к которому отправитель приложил кусочек мыла. Визенталь часто не выдерживал и начинал плакать.

Глава шестнадцатая. «У господина Визенталя, утверждаю я, были другие отношения с гестапо, чем у меня»

1. Перед вторым раундом

В середине 1974 года Визенталь послал одного из добровольцев, работавших в Центре документации, в банк, чтобы тот инкассировал несколько чеков. «Я пошел на площадь Святого Стефана, – рассказывал впоследствии Михаэль Штергар, – и обнаружил, что банк закрыт. Я вернулся в Центр. Визенталь очень испугался. “Что это значит «закрыт»? – закричал он. – Что это значит «закрыт»?” – “Не знаю, – сказал я. – Закрыт”. – “Если банк закрыт, – сказал Визенталь, – значит, и мы можем закрываться”. Он побежал в банк и узнал, что тот разорился. “Всё, – сказал он, – мы закрываемся”».

Трудно сказать, в какой степени разорение банка и в самом деле подвергало Центр Визенталя опасности, но новость о том, что Центр закрывается, едва ли не затмила собой новость о том, что лопнул банк. Визенталь попросил помощи у правительства Голландии и у короля Швеции. В Центр снова потекли пожертвования. В результате Центр – который был для Визенталя всем – не закрылся, но вдруг владельцы дома на площади Рудольфа потребовали от Визенталя освободить помещение, и, естественно, он очень расстроился.