Книга Траектория чуда - Аркадий Гендер

Что это, — на самом деле чей-то голос, или мне послышалось? Да, такие деньки, как сегодня, не проходят даром, — вот уже и глюки начались. Но нет, слабый, еле слышный, но явно Юлькин голос продолжал звать меня. Подвал был абсолютно пуст, и голос мог доносится только из-за одной из таких же, как входная, дверей в дальнем углу. Я кинулся к ним, рванул против часовой стрелки барашек первой и, навалившись, открыл тяжеленную створку. В метре за ней оказалась дощатая перегородка, а в ней дверь, закрытая на висячий замок. На высоте груди в двери было маленькое окошечко, закрытое на засов, очень напоминающее тюремную «кормушку». В щелке между неплотно пригнанными досками что-то белело. Это был Юлькин палец, который она пыталась просунуть мне навстречу.

— Сейчас, Юля, сейчас! — закричал я.

Ручки на двери не было, и я схватился за замок. Но замок был настоящий, не чета тому, бутафорскому, и сразу понял, что голыми руками мне его не одолеть.

— Я сейчас, я сейчас вернусь! — крикнул я, прижимаясь губами к щели между досками.

Господи, как же мне открыть этот замок? И почему не подает голос Галина? В поисках какого-то рычага я решил было уже выскочить на улицу, но возле тела Люси я остановился, подумав, что ведь открывала же она как-то этот замок. Ощущая почему-то брезгливость, я ощупал карманы ее брюк, и в одном из них нащупал связку ключей. Двумя пальцами, давясь приступами рвоты от ощущения живой упругости ее мертвого тела, вытянул звякнувшую связку и снова кинулся в угол подвала. Подошел первый же ключ. Я отшвырнул ненавистный замок далеко за спину и распахнул дверь. В нос ударил тяжелый запах нечистот, но я бросился в темноту, и чуть не споткнулся о Юльку, которая сидела рядом с дверью на полу, бессильно привалившись к стене. Я подхватил ее на руки, прижал к себе. Слезы брызнули из моих глаз.

— Где мама, мама где? — сквозь ком в горле еле выдавил я.

— Мама там, она спит, — прошептала Юлька, махнув рукой куда-то в черную глубь помещения. — Как я рада, что ты наконец за нами пришел.

Большую часть тесного помещения, изначально служившего, видимо, для размещения резервных генераторов электропитания, занимали грубые дощатые нары. Галина лежала на них, свернувшись калачиком, но она не спала. Когда я подошел к ней, мне показалось даже, что она не дышит. Я хотел опустить Юльку, чтобы потрогать Галине пульс, но дочь так крепко держалась за меня, что я не стал разжимать ее объятия. Я только тихо позвал: "Галя, Галя!", и жена сразу открыла глаза, сверкнувшие белками в темноте.

— Глеб, это ты? — прошептала она. — Там что-то гремело за дверью. С тобой все в порядке?

Слезы снова подкатили к моему горлу, но я не успел ничего ответить, потому что в эту секунду раздались частые тяжелые удары во входную дверь. Я отпустил Юльку, и кинулся открывать. Это был Гоха с фонариком и пистолетом в руках. Он посмотрел на меня, сразу все, видимо, понял, и только коротко бросил:

— Ранен?

— Ерунда, — помотал я головой в ответ, пропуская Гоху вовнутрь.

От вида залитого кровью подвала побледнел и он, но сказал только: "Твои здесь? Давай выводить".

Галина была в каком-то странном полубессознательном состоянии, и мы вдвоем вынесли ее на улицу. Юлька шла сама. Весь двор был залит светом фар Гохиной Волги, которая молотила мотором, стоя рядом с Шуляевской машиной. Вдвоем они занимали почти весь двор. Одно зеркало у Волги было срезано начисто, другое, исковерканное, сиротливо висело на ниточке. Но все равно в этот момент Гохина «ласточка» по сравнению с черным «мерином» показалась мне чудной белой лебедью рядом со зловещим вороном. Накрапывал мелкий дождь. Мы усадили Галину и Юльку на заднее сиденье. Я хотел ехать сам на «десятке», но Гоха категорически этому воспротивился. "Да я нормально!" — пытался было возразить я, но Феоктистыч убедил меня, сказав, что если меня остановят ГАИшники, то мне придется долго объяснять, почему я c ног до головы в крови. Я согласился с доводами разума, и сел вперед. Мы уже тронулись, как вдруг я вспомнил о дипломате. Пришлось вернуться. С содроганием всей души я вновь ступил под мрачные своды подвала. Люся и Шуляев все так же лежали рядом, как будто мирно спали. Я закрыл дипломат и повернулся, чтобы уйти. Потом вспомнил еще кое о чем, снова поставил дипломат и подошел к телу Шуляева. Вынул из кармана платок, обернул им рукоять своего «Камасы», зажмурился и потянул. Нож вышел из раны с тошнотворным чмоканьем. Я завернул его в платок, положил в карман, забрал дипломат и, не оглядываясь, вышел.

Поехали. Продираясь сквозь арку, Гоха потерял последнее зеркало, но только усмехнулся при этом. У моей «десятки» притормозили. "Наверное, все-таки отгони-ка ты ее на пару кварталов отсюда", — сказал Гоха. Да, Гоха прав. Когда бойню в подвале обнаружат, то на машину, припаркованную в непосредственной близости, наверняка тоже обратят внимание. Я вышел, сел за руль, завел мотор. Минут пять, не включая огней, я ехал вслед за Гохой, пока мы не отдалились от двора-колодца на достаточное расстояние, после чего опять запарковал машину среди десятка ей подобных, и снова сел в Волгу. Мы выехали на Садовое, у Добрынки развернулись, и поехали в сторону Яузских Ворот. На самом горбу Краснохолмского моста я попросил Гоху остановить машину. Вышел, оперся на парапет, и минут пять смотрел на черную с проблесками, как Люсины перчатки, воду далеко внизу. Потом оглянулся по сторонам. Прохожих не было, проносящиеся мимо машины тоже не обращали на мигающую аварийными огнями «Волгу» никакого внимания. Я достал нож и бросил его вниз. Тихо, без всплеска, нож ушел в воду. Я больше не хотел иметь к этому страшному делу никакого отношения.

Гоха вез нас домой.

— Слушай, Феоктистыч, а как ты нашел-то меня? — задал я ему вопрос, с которым сам никак не мог разобраться.

— Так ты сам же мне сказал по телефону, что поворачиваешь на Бахрушина, — пожал плечами Гоха. — Я хотел было бросить машину, и сразу лететь тебе на подмогу, но попробовал последний раз, и завелся сам. А там обшарил квартал и наткнулся на твою «десятку».

Снова замолчали. Я ехал и думал о том, как сложна все-таки пьеса под названием жизнь, и какие запутанные роли порой отводит она играющим в ней актерам — людям. Я думал о Люсе, глубоко несчастной, в сущности, женщине, которую ее беда превратила в чудовище. Я думал о миллионере и подонке Шуляеве, которого погубила его собственная жадность. С неожиданной теплотой подумал о Лорике, которого я ненавидел, но который погиб, по сути защищая мою жену и дочь. О Талии, о которой я просто не знал, что и думать. Думал о Жанне, о Романе и о Гохе. И о Галине, первый вопрос которой после заточения в темном подвале (это с ее-то клаустрофобией!) был — все ли в порядке со мной. И о тетке Эльмире. Я спохватился и позвонил в Склифосовского."Лучше, лучше вашей тетке! — на удивление быстро и вежливо дали мне справку о состоянии ее здоровья. — Ее уже перевели из реанимации в обычную палату. Завтра сможете ее навестить". Я облегченно вздохнул, и повернулся назад. Галина мерно дышала, — похоже, просто спала. Юлька сидела с открытыми глазами и, не мигая, смотрела в окно.

— Доча, а как твоя жвачка оказалась в пистолете дяди Лорика? — спросил я ее.