Книга Хозяйка Рима - Кейт Куинн

— А ты видел ее после пира? Это многое бы прояснило.

Павлин отвел взгляд, не решаясь посмотреть Юстине в глаза.

— Император не мог сделать ей больно. Ведь он ее любит.

— Что ж, возможно, что любит. Или ты считаешь, что любовь мужчины к женщине — это лишь вздохи и поцелуи при луне? Для некоторых мужчин любовь — это боль.

— Юстина, — осторожно подбирая слова, перебил ее Павлин. — Я пришел сюда не для того, чтобы слушать, как ты очерняешь императора.

— Тогда зачем ты пришел сюда?

— Я… сам не знаю. Наверно, для исповеди. Мне нужен кто-то, кому бы я мог излить душу, рассказать, кто я такой на самом деле. Мир смотрит на меня и видит героя. Правую руку императора. Но это все ложь. Я настолько же глуп, насколько одарен умом мой отец. Я в той же степени труслив, насколько мой друг Траян храбр. В общем я… мыльный пузырь.

— Итак, ты излил душу. И что дальше? Чего ты хочешь сейчас? Прощения?

Павлин медленно кивнул.

— Извини, Павлин. Этого никто не может тебе даровать, кроме богов.

Юстина впервые назвала его по имени.

— Может, утешения? — произнес он заплетающимся языком и с мольбой посмотрел ей в глаза.

— Что ж, утешение я тебе дать могу.

Рука Юстины была прохладной. Ее прикосновение отрезвляло и успокаивало.

Глава 25

Тея

95 год н. э.

— Еще один новый год, Афина. За это стоит выпить.

— Как скажешь, цезарь, — ответила я и пригубила вино.

Я сидела там, где он любил, чтобы я сидела — у его ног. Тогда он мог гладить мне волосы или же бить по голове — в зависимости от настроения.

— Что ж, за новый год! — весело воскликнул он и осушил кубок. — Сколько лет мы с тобой вместе?

— Почти четыре года, — ответила я, хотя, если признаться честно, с трудом могла припомнить даже последний год, потому что все они слились в одну бесконечную череду боли.

— Четыре года. Я слышу, как плебс называет тебя хозяйкой Рима… — Домициан слегка нахмурился, и его рука застыла в моих волосах. — Полагаю, в этом есть доля истины, поскольку Рим это я, а ты моя любовница. И все-таки мне это не нравится. Прошло уже четыре года, а я знаю тебя ничуть не лучше, чем в самом начале, — сказал он, и его рука вновь принялась гладить мне волосы. — Тебе известно, Афина, что предвещает новый год?

— И что же?

— Что будут раскрыты все секреты.

— У меня нет никаких секретов.

— О, думаю, их у тебя немало. Расскажи мне хотя бы один из них.

— Ну хорошо, хорошо. Один, так и быть, расскажу. Главное, не надо… хорошо? — набрав полные легкие воздуха, я продолжила: — Примерно месяц назад я отправилась на прогулку мимо храма Весты, и одна весталка посмотрела на меня.

— И?

— Она пожалела меня.

— Это секрет?

— Мне почему-то это показалось важным.

Глаза Теи сделались огромными, всезнающими.

— То, что на тебя, открыв рот, пялилась какая-то высохшая девственница? Скорее всего, ей было просто завидно. Расскажи мне лучше какой-нибудь другой секрет.

— Мне нечего тебе сказать, цезарь.

— Тогда давай я сам его тебе расскажу. Про гладиаторов, под которых ты ложилась, когда тебе было всего пятнадцать. Да-да, мне хорошо об этом известно.

— Я… я никогда…

— Ты не умеешь врать, Афина. По словам Лепиды Поллии, никогда не умела.

— Ты не должен доверять Лепиде, цезарь, — я попыталась сохранить спокойствие. — Она ненавидит меня.

— Что ж, верно. Ничего другого от нее ожидать нельзя. Но она была таким ценным источником важных сведений, что я могу быть ей только благодарен. Итак, признайся, каков же Варвар в постели?

Я открыла рот, но не смогла выдавить даже писка — ничего. Внутри меня все похолодело.

— Он не единственный твой трофей, как я понимаю, однако самый ценный. Гладиатор, которого называли богом войны, — что может быть почетнее для обыкновенной потаскушки? И сколько он тебе платил?

— Неправда, я никогда…

— Вон оно что! Так значит, это была любовь? О боги, как трогательно! Варвар и его прекрасная еврейка. Ты извивалась и хихикала, лежа под ним? Почему же тогда ты не делаешь то же самое со мной?

— Прошу, не надо об этом… Мне больно…

— Но еще больнее тебе было смотреть, как он умирал. Разве не так? Признавайся, тебе было больно? Так же больно, как сейчас?

— Я…

— Не думаю, что мне стоит по-прежнему ревновать тебя к нему. Хотя, сказать по правде, я был бы не прочь, чтобы он снова стал живым. Чтобы я мог посмотреть ему в глаза и сказать ему, что его женщина теперь моя. Что если захочу, я имею ее дважды за ночь. И она стонет подо мной как настоящая шлюха, и носит мой ошейник, и берет золото из моих рук…

Я швырнула кубок о стену; он со звоном отскочил и покатился по полу.

— Прекрати!

— О, наконец-то богиня мудрости вышла из себя! Какое милое представление! Не стесняйся, можешь пустить слезу. Мне нравится, когда женщины плачут. Сегодня ты вела себя как примерная девушка, Афина. И за примерное поведение тебе полагается вознаграждение. Например, вот такое. Что скажешь?

— Нет, цезарь, — выдавила я. Мне стоило неимоверных усилий не заплакать.

— Отказываешься от вознаграждения? В таком случае я поделюсь с тобой моими секретами. — Продолжая гладить мне голову, Домициан откинулся на подушках. — Как ты помнишь, я много рассказывал тебе о моем брате. Золотом Тите, любимце народа, о том, какой ушел из жизни так рано и неожиданно, в самом расцвете сил… Что ж, это я убил его. Подмешал ему в вино белого мышьяку. Я убил брата, а затем овладел его дочерью. Полагаю, Юлия что-то подозревала. И это свело ее с ума. А тебя это сведет с ума? Сомневаюсь. Ты слишком толстокожая, чтобы потерять рассудок, и, если не ошибаюсь, первый человек, кому я это рассказал… Теперь тебе придется хранить этот секрет до конца твоих дней. И надеюсь, тебе понятно, что я не позволю тебе никуда сбежать с этим секретом.

Что ж, скорее всего, не позволит.

— Пей до дна, Афина, пей до дна. — Домициан вновь откинулся на подушки. — Все-таки это новый год.

Вид у Юстины был слегка озадаченный.

— И почему ты считаешь, будто меня обманули?

— Ну не то, чтобы обманули, — быстро поправился Павлин. — Я вижу, что тебе здесь хорошо. Но считай, что тебе просто повезло. Ведь тебя забрали из семьи, когда тебе было всего десять лет, и ты никак не могла знать, что это такое — отказаться от замужества и детей, да и всего прочего тоже. В девять лет никто ничего не знает!