Книга Подозреваемый - Юрий Азаров

Потом у нас были занятия живописью. Она долго мучилась оттого, что ей как бы не подчинялись цвет и свет, предательски вела себя кисть, выделывая что-то не то, но тут дерзость проявила душа, а Светлана между тем сложила вдвое листок, прошлась ладонью по тыльной плоскости рисунка, на котором была нарисована бежевая фигура человека, в общем-то картинка получилась хорошей, но она не отвечала, должно быть, ожиданиям девушки, и она решила выбросить рисунок, я же вовремя подбежал к ней, развернул слипшиеся стороны листка и ахнул:

— Посмотри, как здорово! Какие выразительные пятна! Какой овал! При желании такого сроду не сделаешь. — Я хватаю листок, расправляю его и показываю всем. — Иногда природа делает то, что таится в душе, и делает это лучше, чем сделала бы рука художника.

Нарисованная бежевая фигура точь-в-точь передавала телесный цвет и располагалась посредине листа, внизу вода, а с двух сторон темно-зеленый лес с красными стволами деревьев. Когда Светлана согнула листок вдвое, фигура раздвоилась, отпечатавшись и на другой его стороне. Видно, краска была положена очень плотно, поэтому и рисунок отпечатался четко, перекрыв зелень и водную синеву внизу. Я сказал:

— Эту картину я бы назвал "Раздвоение личности".

Потом я долго говорил о Леонардо, который любил рассматривать пятна плесени на стенах здания, находя в них совершенно неповторимые очертания людей, зверей. И как же схожи хаотически вольные движения его карандаша с этими природными линиями на стенах собора! Я вспоминал Боттичелли, который швырял губку, пропитанную краской, о стену — и какой восхитительный пейзаж получался; говорил о ташизме, о цвете, пронизанном светом, который порой возникает на холсте не в силу рациональных расчетов, а из-за интуитивной дерзости художника!

Приумолкли мои слушатели. Как близка молодости такая трактовка, когда кто-то на их глазах уходит в неизвестность, проклиная набивший оскомину рационализм, где все рассчитано, все взвешено, обдумано, — уходит в синеву, где небесная даль достигает самых таинственных уголков сердца, где оправдывается любой поступок не по расчету, а по чувству. Как тут не принять завет Константина Аксакова: "Мы идем путем не внешней, а внутренней правды!", и эта правда с особой силой проступила в стихах Есенина. Кто станет отрицать гениальность строчек: "И покатились глаза собачьи золотыми искрами в снег!" А попробуй силой разума раскрой да разложи эту строку — ничего не останется, пустота, дребедень… Я все это говорил, держа в руках рисунок Светланы.

Я торопился оформить вместе с нею рисунок: тоже очень важное дело — с предельным уважением отнестись к собственному творчеству и верно подобрать паспарту, рамку. И вот рисунок на стене, Светлана как-то счастливо застыдилась, но быстро расправила плечи, вскинула прелестную головку: вот я какая…

А я не намерен был останавливаться. Я уже задумал очередной ход, который я двадцать раз до этого проверял вместе с Поповым и черногрязскими детишками. И вот я ошарашиваю своих учеников новым заданием:

— А теперь каждый должен станцевать свой рисунок, — и я рассказываю, как Рудольф Штайнер, знаменитый швейцарский философ и педагог, предложил русской художнице Собашниковой, приготовившей эскизы для собора, станцевать нарисованное. Она удивилась, не слишком велик и почитаем был Штайнер, чтобы прийти в замешательство или отказаться выполнить его просьбу. Она встала и станцевала свой этюд. И дальше я говорю о том, что все хореографические средства находятся в нашей душе, это их центр, а каждое движение в отдельности зависит от возможностей нашего тела, от кончиков пальцев на руках, от поворота головы, от гибкости ног, всей фигуры, изломы которой могут передать иной раз куда больше, чем слова или музыкальные звуки. Я рассказываю о танцетерапии, о новом психологическом направлении, когда средствами телесных движений раскрывается человеческое дарование. Я доверительно им сообщаю, что рука иной раз лучше мыслит, чем наш мозг, ибо она нежнее, чувствительнее, сладострастнее. Рука, говорю я, особенно девичья, может сказать человеку значительно больше, чем язык, ибо рука лишена рационализма, она всецело движима чувствами, поэтому надо довериться полностью своему телу, и тогда можно достигнуть желаемого результата, в том числе и в искусстве.

Господи, сколько же грации, воздушной легкости, неописуемой фантазии было в движениях Светланы Хрусталевой, когда она средствами хореографии раскрыла свое "Раздвоение личности"! Потом она поведала, что для развития своей темы использовала сонатную форму, трехчастную, в первой части она лишь обозначила тему: здесь она грустна, точно на память ей пришли все пережитые горести, но уже в этой грусти есть крохотный мотив надежды, который получил развитие во второй части: здесь она будто нашла себя, удивилась: вот какой я могу быть; и как финал — третья часть, где идет спокойное развитие темы: печаль моя светла! — вот лейтмотив этой части.

А потом было еще одно задание — философски осмыслить сделанное: поэзию, танец, живопись, свое психологическое состояние. Я предупредил:

— Если не будет творческого порыва, если ваша душа не застонет от счастливого ожидания, что вы непременно создадите гениальное произведение, бросьте бумагу, оставьте ваше занятие до следующего раза!

Но кто согласится ждать?! Для того и молодость, чтобы дерзать, чтобы не ждать!

Я видел, как в глазах Светланы вспыхнула благодарная решимость. У нее по-разному проявлялась эта готовность к трансцендентному самораскрытию. Теперь она уютно сжалась в комочек, точно как пружина из дорогой хромированной тонкой стали, она будет беречь свою сдержанную собранность, чтобы, когда придет время, распрямиться до отказа — и с такой ошеломительной быстротой, чтобы дух захватило. Я ей сказал:

— Я верю вам. Меня ожидания никогда не обманывали. Вы создадите нечто. Хотите, я вам позвоню, — потом спохватился. Что же я говорю, впрочем, каждый из них дал мне свой телефон, и я им свой, благо теперь он у меня был: я снял новую квартиру, не отремонтированную, зато с телефоном.

Я видел, как она опустила глаза, как зажглась изнутри, но не придал этому никакого значения. Другие юноши и девушки тоже находились в каком-то счастливом угаре, кричали: "И мне позвоните, и мне!" Я обещал, что всем позвоню, потому что жду от них самораскрытия, и вдруг я застыл на месте, увидев у Фарида на листе потрясающе серое с черным цветовое пятно, он вдохновенно размазывал это пятно, то и дело вертя головой, чтобы посмотреть на свое творение справа и слева, а потом вдруг застыл на месте и сказал, поглядывая на меня: "Это я вселенную изобразил".

Я показал студентам его работу и сам пришел в восторг, и привел в восхищение моих оторопевших зрителей:

— Иной раз из ничего возникает великое, — говорил я, абсолютно не сомневаясь в истинности своих слов. — Свобода тоже возникает из ничего, говорят философы. Ей ничего не предшествует. Нет никаких видимых причин. Она сама по себе. А подлинное искусство — это и есть настоящая свобода. Свобода духа. Свобода дерзновенной одержимости. Фарид, если тебе скажут, что в твоей "Вселенной" ничего нет, не верь им…

Собственно, я привел этот эпизод с Фаридом только лишь для того, чтобы подчеркнуть, что никакой особой индивидуальной работы у меня со Светланой не было. С другими я также общался на таком же эмоциональном уровне. Но только, я это чувствовал, у нее отклика было больше. Какая-то невидимая нить связывала меня с нею. О, я знал это ликующее щемящее чувство, которое может пробудить только красивая женщина! Моя Жанна в совершенстве владела этим мастерством. В свое время она захватила меня своей обворожительной щедростью, обволакивающей и низвергающей тебя в самые дальние потемки бессознательного. Я на мгновение ощущаю, как рождается, нарастает в Светлане этот теплый поток влечения, который берет истоки, бог весть, из каких совершенно неподвластных человеку, неуправляемых глубин, упрямо, бездумно и широко огибает тебя со всех сторон, сужая сферу твоей свободы, твоей рациональности, твоей самостоятельности. Ты уже не себе принадлежишь, а этому половодью теплых течений, и круговерть неосознанной чужой агрессивности уже несет тебя в ее сторону, и ты в ее власти, хотя она ничего и не сказала тебе. Я силюсь не поддаться ее неосознанно полыхающим чарам, обращаюсь к другим, а сам все равно веду диалог с нею и только с нею. Неожиданно она будто спохватывается, макает кисть в растворитель — мы пишем только маслом: больше простора и больше увлекательности! — и начинает новый пейзаж, и это вызов: раз ты испугался, вот тебе, я сама выйду из этой теплой волны, спрячусь от тебя в самые дальние мои дали, исчезну, и меня никто не увидит. Действительно, в комнате на мгновение становится совсем темно, тускло, все теряет на секунду свой очаровательно-мистический привкус, я лепечу что-то о важности вдохновения, но чувственная связующая нить уже утеряна, меня вообще уже никто не слушает, все точно оглохли, и я оглох, потому что сейчас я потерян, я вообще не существую. Слава богу, прозвенел звонок. Прощаясь, я специально не обращаю внимания на то, как там, в уголочке, зашевелился теплый комочек, отделился от стенки, блеснул в мою сторону бледноватой голубизной синих глаз и снова уткнулся в свой рисунок…