Книга О нас троих - Андреа де Карло

— «Транскарго», «Транскарго», — ответил он.

Но я был так напуган незнакомой реальностью, что разглядел в его глазах алчный блеск, какой и должен быть в глазах у того, кто охотится за наивными туристами: я так и видел, как он выкидывает нас на какой-нибудь глухой окраине, без чемоданов, денег, документов. Между тем он уже перехватил у нас тележку и принялся уверенно проталкивать ее к стеклянным дверям.

Паола нервно шла за ним, глядя то с острым недоверием, то с надеждой, что нас встречают по всем правилам; крохотный Веро продолжал канючить «Пить хочу», маленькая Элеттрика явно не понимала, что происходит.

— Спасибо, нам ничего не надо, до свидания, — сказал я водителю и попытался отобрать у него тележку.

Он сопротивлялся, но как-то вяло, зато был почти в два раза шире меня.

— Едем в отель, сеньор, в отель, — повторял он.

За стеклянными дверьми нас ждали по-летнему раскаленный воздух и ослепительное солнце, от чего ощущение, что подобные путешествия мне больше не по зубам, только усилилось. Мне казалось, что я должен совершить бросок в стан противника, а мои солдаты совершенно никуда не годятся, да и сам план действий представлялся мне смутным, непродуманным, нереальным, поэтому для начала я вцепился изо всех сил в тележку и закричал водителю: «Оставьте нас в покое, пожалуйста! Нам ничего не нужно! Вас явно послали не за нами! Мы никогда в жизни не ездили на лимузинах!»

Я так кричал, что водитель неожиданно сдался, отпустил тележку и только разочарованно смотрел, как я тащу чемоданы и семью в конец длинной очереди у остановки такси.

Мы стояли на жаре, вцепившись в наши чемоданы, охраняя нашу тележку, как танк и отражая атаки водителей. Паола возмущалась моим поведением.

— Какого черта ты истерики закатываешь? — сказала она, когда я спросил ее, в чем дело. — Ты же сам призывал нас успокоиться.

— А что, по-твоему, я должен был делать? — сказал я, снова почти перейдя на крик от отчаяния, что мне навязывают несвойственную мне роль. — Позволить ему завезти нас черт знает куда?

— Он показался мне хорошим человеком, — сказала Паола самым своим размеренным голосом. — И глаза у него добрые.

— Глаза у него бандитские, — почти прокричал я. — Видал я таких и распознавать их научился.

Я весь взмок, бока и спину покалывало от неуверенности, и то, что мы с Паолой совершенно перестали понимать друг друга, было невыносимо; я страшно злился на Мизию, которая получается, сорвала нас с места, вырвав из рождественского покоя нашего дома в ломбардской глуши только затем, чтобы в очередной раз толкнуть в пучину хаоса, страха и сомнений, как раз когда я совершенно к этому не был готов. В памяти всплывало, как она поправляет волосы, слушая собеседника, как пристально смотрит на то, что ей интересно, не обращая внимания на все остальное, и у меня, похоже, пропало всякое желание встречаться с ней после стольких лет разлуки.

— И что теперь прикажешь делать? — прокричал я Паоле. — Я не хочу один за все отвечать. Давай, решай ты, как скажешь, так и будет.

Элеттрика совсем расстроилась, Веро продолжал похныкивать.

— Не кричи так, — сказала мне Паола, — на нас все смотрят.

Вернулся, весь запыхавшись, толстый водитель с табличкой. «Синьора Энгельгардт, синьора Энгельгардт», сказал он, рисуя в воздухе телефонную трубку, чтобы объяснить, как он все прояснил. Паола бросила на меня пронзительный взгляд, полный укоризны.

Ни слова не говоря, я отдал водителю тележку с чемоданами; мы сели в неповоротливый черный «линкольн» и поехали в Буэнос-Айрес; всю дорогу мы так напряженно и обиженно молчали, что даже дети притихли.

«Муфлон де оро» оказался старой роскошной гостиницей в центре города; в холле — сплошь темное дерево, блестящая латунь, бордовый бархат; на ресепшене, стоило мне произнести свое имя, все лица озарились улыбками, а головы склонились в знак уважения, швейцар подтвердил вполголоса, что мы гости сеньоры Мизии Энгельгардт и что она ждет нашего звонка. Девушка в розовом костюме, почти не оставляющем ей свободу движения, отвезла нас на последний этаж в забранном в клетку лифте и провела в номер-люкс с деревянными полами, диванами, креслицами, пуфиками в каждом углу, зеркалами в золоченых рамах и тяжелыми портьерами.

— Простенькое такое место. За две ночи мы тут истратим все, что взяли с собой, — сказала Паола, как только девушка вышла; взгляд у нее был многозначительный.

— Мы их гости, — отрезал я сухо, хотя поначалу и не собирался принимать такой подарок. На самом деле я не мог, как ни приглядывался, найти хоть какое-то соответствие между обстановкой места и вкусом Мизии, разве что всю эту роскошь смягчала ее бесконечная ветхость. Но даже букет на столике в гостиной Мизия наверняка сочла бы слишком уж претенциозным; уж я-то знал, что все это не в ее вкусе, и чем больше я обо всем этом думал, тем больше удивлялся, почему Мизия послала за нами водителя, а не приехала сама в аэропорт. Хотелось побыстрее понять, как сильно она могла измениться с тех пор, как мы с ней виделись в последний раз, и насколько серьезно, и какие грани ее многогранной натуры могли за это время проявиться в ущерб остальным.

Я снова попытался позвонить ей, но какая-то женщина, судя по голосу — прислуга, ответила, что Мизии нет и неизвестно, когда она вернется.

Паола занялась детьми: их надо было сводить в туалет, дать попить, переодеть, а они продолжали хныкать из-за всяких пустяков, пока с изумленным любопытством не прилипли к телевизору, где говорили по-испански.

— Сколько мы пробудем в Буэнос-Айресе? — спросила Паола.

— Недолго, думаю, — как можно небрежнее ответил я: с Мизией я никогда до конца не чувствовал хозяином себя самого, но все же хотел заранее защитить ее от любых нападок. — Думаю, мы очень скоро уедем за город.

— Что значит «думаю»? — сказала Паола. — Что значит «очень скоро»? Завтра, послезавтра? Или мы так и будем здесь сидеть, пока Мизия не соизволит сообщить нам свои планы?

— Почему у тебя такой тон? — сказал я. — Ведь она из лучших чувств пригласила нас к себе.

— Нормальный тон, — сказала Паола. — Просто хочу узнать, какие у нас планы, по-моему, это вполне нормально, разве нет?

— Мизия сейчас позвонит, вот увидишь, — сказал я. — Ей хотелось, чтобы мы приехали и ни о чем не думали.

Паола кивнула головой, но осталась при своем мнении. Я понимал ее, но это не мешало мне злиться на нее за то, что она все равно будет стоять на своем и не способна увидеть происходящее в другом свете, отнестись ко всему этому попроще, полегче. Мы прождали Мизию еще час, ошарашенные сменой часовых поясов и сезонов, потом, понимая, что до вечера еще далеко, никто не звонит, дети капризничают, а напряжение между мной и Паолой все нарастает, словно мы собираемся взять друг друга измором, я предложил пойти прогуляться по городу.

Нескончаемый поток транспорта наполнял гулом близлежащие улицы, отражался в стеклах домов, в воздухе пахло бензином и отработанной соляркой, по тротуарам быстро перемещались толпы людей; можно было подумать, что мы в каком-то американском или европейском мегаполисе, если бы не разрушенные здания то здесь, то там, что было странно. Паола шла, держа Веро за руку, с застывшим выражением неодобрения на лице; когда я спросил ее, что не так, она ответила: «Ничего, здесь чудесно». На самом деле город не выглядел красивым, сплошные машины, грузовики и автобусы, пневматические молотки царапали воздух самым резким, жестким, трескучим грохотом, что мне доводилось слышать; главное, здесь не хватало открытого или, наоборот, защищенного пространства, и я не понимал, как среди бесконечного скопления строений глотнуть свежего воздуха и передохнуть. От жары у меня разболелся живот, походка стала неуверенной, беспощадный белый свет заставлял жмуриться, я вел Элеттрику за руку и поглядывал по сторонам, стараясь не потерять двух других членов семьи, вовремя перейти с ними через дорогу и выбрать не слишком утомительный маршрут. В конце концов мы зашли в бар, сели на табуреты и в полном молчании выпили холодного чая, глядя на поток автомобилей сквозь стекло с рождественскими наклейками.