Книга Комендантский патруль - Артур Черный
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вскоре мы залили все раны своей отчаявшейся жить, после нескольких месяцев трезвости, души, а в придачу у зампотыла закончилась килька, и причина, толкнувшая нас в пропасть анархии, полностью исчерпалась. Все пьянки иссякли, как их и не было. Наступили дни трезвости и душевного равновесия. На чеченских прилавках стоял невостребованный «Тройной одеколон», одеколон «Русский лес» и огуречные лосьоны. А мы, иногда заходя по разным хозяйственным нуждам на рынок, долго в сердцах материли местных жителей за то, что, окромя горячительных напитков, ни на одном из прилавков невозможно было найти нужной вещи.
Мы сидим в темноте и гремим ложками о жесть консервов, обсуждая за едой наболевшие проблемы казарменной жизни. Я травлю анекдот:
«После операции отошедший от наркоза пациент спрашивает доктора:
— Доктор, в чем дело? Я своих ног не чувствую!
— Да не беспокойтесь вы. Все нормально с вашими ногами, просто мы вам руки ампутировали».
Чеченцы ужинали раньше и сейчас без дела трутся у дороги, от скуки останавливая редкие машины. Проезжающие в них сотрудники боятся предъявлять служебные удостоверения и протягивают паспорта. Они интересуются сначала, кто мы такие, смотрят наши удостоверения, а только потом достают собственные. На этом перекрестке 21 августа боевики расстреляли шестерых милиционеров. Из некоторых машин сотрудники выходят сразу с автоматами наперевес. В тишине особенно грозно и предупреждающе гремит оружие.
Отужинав, я и Нахаленок выставляем себя на наблюдательный пост. Забравшись за обочину, мы сидим в высоких зарослях травы спинами друг к другу. Каждый наблюдает свою сторону города. Территория Нахаленка, — пролитая звездным светом дорога, — ладно и хорошо просматривается. От моего парка, с головой потонувшего во мраке, ползут напряженные обрывки разных звуков: хруст веток, лай собак, шум ветра. Слухом я улавливаю из этого каскада металлические звуки войны.
Протяжно вздыхает Нахаленок:
— Да, не посидишь тут, не помечтаешь…
Нахаленок, ко всему прочему, задолго до своего нынешнего прозвища получил вначале имя Грязная Женщина, которое было антиподом его необыкновенной опрятности и чистоплотности. Стирался он каждый божий день, едва улучал свободный момент, и не упускал ни одного случая лишний раз помыться. А поэтому и получил такое своеобразное прозвище из анекдота про чукчу, который, женившись на француженке, через месяц развелся с ней, мотивировав это следующей особенностью женского поведения: «Грязная, однако, женщина! Каждый день моется!»
К полночи поступает команда «Съем». Построение по прибытии в отдел. Опирающийся на оружие, сбившийся в неровную полосу строй. Темные, обветренные лица, пренебрежительные, редкие движения. Все хотят спать.
Под Алхан-Калой боевиками из гранатомета сбит боевой вертолет «Крокодил». Двое летчиков погибли.
Дешевое счастье нового утра издалека подбирается ко мне. В последний момент, выдрав меня из рядов, встающих по тревоге заслонов, дежурный Капитан-Кипеж вписывает новую фамилию в состав набираемого СОГ.
В блаженной радости я сплю в своем кубрике целый день.
Ближе к вечеру наш первый и единственный выезд. На 30-м блокпосту задержана машина с номером двигателя, находящимся в федеральном розыске. Забрав водителя и машину, возвращаемся в РОВД.
Водитель — горький пьяница, в засаленной, заношенной футболке, — качаясь выжатым телом, сидит на крыльце отдела. Он обстоятельно копошится в плоских карманах и под конец тянет мне и Ахиллесу потрепанный червонец. Застыв в метре от него, мы молча наблюдаем попытку дачи взятки. Чеченец напрасно пытается встать и дотянуться до нас, ноги его подгибаются и ломаются в коленях. Поверх червонца он кладет металлический кружок пятирублевки:
— Это — все, что у меня есть!
Мы смеемся:
— Вот если бы нам таких, как ты, хотя бы тысячу в день излавливать!..
Вечером гаснет свет, и в кабинете участковых мы с Плюсом беседуем на темы религии. Плюс — глубоко верующий чеченец, его знание Корана объемно, сердечно и, я бы сказал, солнечно и непогрешимо в своей вере. Собственно, и имя свое он получил от слова «положительный». В отличие от остальных чеченцев, что так часто, когда речь идет о религии, начинают спорить и доказывать преимущество ислама перед христианством, и даже предлагают принять их веру, Плюс никогда не делает такой ошибки. Ему это и не нужно. Рассказ его наполнен такими словами, такими примерами из священной книги, что невольно заслушаешься, смолкнешь и задумаешься: «А что я могу рассказать ему о своей вере? О вере своих предков?»
Обведенное светом свечи, худое, узкое лицо чеченца висит в тишине комнаты, изредка с осуждением покачиваясь из стороны в сторону:
— Безбожник! А почему ты не веришь в Бога? Ни в своего, ни в чужого?
Плюс снова втыкает вилы в эту волнующую давнюю тему: почему я ни во что не верю? И я вновь пытаюсь разобраться в самом себе:
— Понимаешь, сложно ответить на то, в чем я сомневался всю жизнь, на тот вопрос, который был непонятен для меня в самой своей сути: есть ли Бог вообще? Кто он для меня, создатель или сторонний наблюдатель? Почему он никогда не заставил меня поверить в свое существование? Ни разу, за целую прожитую мною жизнь. И неважно, какая она у меня, короткая или длинная. Я ведь когда-то так издевался над ним, не отошел от этого и сейчас. В самые опасные, в последние минуты своей жизни я никогда не просил прощения, а наоборот, показывал кукиши небесам и говорил: «Хрен тебе! Мы еще поживем!» Почему я не был за это наказан смертью?
Плавающее во тьме лицо приближается к свету:
— А ты не думал, что был просто наказан за это жизнью? Жизнью, в которой ты который год мечешься между всеми этими войнами и никак не можешь найти самого себя. А может, он не наказал тебя потому, что изначально милостив. Потому что ждет, что ты поверишь. Бог все может простить. Все, кроме неверия. Поверь, пока не поздно!
— Я — атеист, Плюс. Бог получил отставку в моем сердце, еще не войдя туда своей милостью. У меня никогда не было Бога, я никому не мог доверить свои беды, грехи, слезы и раскаяния, кроме собственной души. Все это я ношу в ней, и душе не нужно постороннего советчика. Знаешь, я задавал себе уже твой вопрос о наказании за свое неверие жизнью и пришел только к одному заключению: мне кажется, что вся битая-перебитая моя жизнь и есть путь к истиной вере, и есть убеждение того, что кто-то несет мою судьбу через все смертельные пороги невредимой и нетронутой. Сколько уже здесь?.. А у меня ведь даже ранения ни одного нет, ни одним осколком, ни одной пулей не отмечен. А вдруг действительно так, что все эти испытания посланы свыше и призваны только к одному — заставить поверить. Да вот только я боюсь убедиться в этом. Я боюсь, что в тот момент, когда впущу в мятежное и пустое свое сердце Бога, он восторжествует и сочтет нужным отозвать прозревшую наконец душу. Иначе говоря — я погибну этим же днем.
