Книга Безжалостное обольщение - Джейн Фэйзер

— Наверх! — Доминик ткнул ее между лопаток серебряным наконечником кнута, и она, шатаясь, побрела по широкой лестнице.

Проходя мимо Сайласа, несчастная заметила его изумление. В спальне, которая, что удивило Женевьеву, выглядела точно так, как тогда, когда они ее покинули, Доминик бросил кнут в угол и прошел прямиком в свою комнату для переодевания, с треском захлопнув за собой дверь.

Сайлас, собирая разбросанные повсюду вещи, сердито спросил:

— Вы в порядке?

Женевьева не так хорошо знала Сайласа, чтобы под сердитой интонацией распознать искреннюю заботу. Она кивнула, усаживаясь в кресло подле огня.

— Он меня не ударил ни разу. Хотя, видит Бог, основания для этого были. — Она с облегчением освободилась от своих замызганных бальных туфель и долго растирала пальцы на ногах через шелковые чулки, прежде чем призналась шокированному и осуждающему матросу в том, как провинилась перед Домиником:

— Я дважды ударила его по лицу, Сайлас, на виду у всех, посреди бального зала.

Сайлас застыл от изумления.

— И вы еще здесь?! — Он недоверчиво покачал головой. — Я принесу вам воды с горчицей, чтобы погреть ноги.

— Неразборчиво, но с явной горячностью ругаясь себе под нос, он вышел.

Женевьева нервно посмотрела на закрытую дверь в гардеробную Доминика. У нее страшно болели ноги, раскалывалась голова, и все тело тянулось к уютному комфорту постели, но она знала, что ночь еще далеко не окончена. Она устало стянула нижнюю юбку, развязала подвязки и, скатав, сняла чулки с израненных замерзших ног.

— Сайлас сообразил принести тебе что-нибудь для ног? — внезапно раздался с порога голос Доминика.

Женевьева подняла голову. Он переоделся в длинный парчовый халат, и, к невыразимому своему облегчению, Женевьева заметила, что дьявол, которого она в нем пробудила, исчез, отбыл снова в свои мрачные глубины, где бы они ни находились. Нельзя сказать, что у капера было хорошее настроение, но он уже взял себя в руки.

— Да, — ответила Женевьева хриплым голосом, неожиданно начав дрожать и протянув к огню замерзшие руки. — Мне очень жаль, что я ударила тебя. Это непростительно, я знаю, но ты не имел права говорить мне такие вещи… после всего того, через что я прошла, обвинять меня в распутстве… и в том, что мне это нравится… — Она содрогнулась от воспоминания. — Это было невыносимо, и я потеряла рассудок. — Голос у Женевьевы по-прежнему был хриплым, она не сводила глаз с огня.

Прежде чем Доминик успел что-либо ответить, снова появился Сайлас. Он взглянул на обоих, шмыгнул носом, поставил перед Женевьевой таз и наполнил его горячей душистой водой из кувшина.

— Вы бы лучше дали ей немного бренди, месье, — предложил он. — Сейчас слишком холодно, чтобы бегать по улицам в таких плохоньких одежках. — Это был первый раз, когда Женевьева услышала в голосе Сайласа пусть и едва уловимый, но намек на неодобрение, адресованное месье Делакруа.

— Оставь нас, — резко оборвал его Доминик, но совету последовал и налил в бокал бренди.

Женевьева, скривившись от отвращения, замотала головой:

— Не могу. Я и так ужасно себя чувствую.

— Не так ужасно, как почувствуешь себя утром, — с грубой прямотой пообещал Доминик. — Но зато впредь будешь поосторожнее с шампанским.

Слезы навернулись у нее на глаза, но Женевьева ничего не ответила, только осторожно опустила ноги в воду и тут же почувствовала невероятное облегчение.

— Можешь объяснить, что ты только что имела в виду? — Доминик говорил спокойно, словно предмет не представлял для него большого интереса. — Что ты имела в виду подо всем, через что ты прошла?

«Конечно, теперь можно рассказать ему всю идиотскую правду, — уныло подумала Женевьева. — Что в конце концов изменится по сравнению с тем, как Доминик уже относится ко мне после сегодняшнего?»

— Можешь смеяться надо мной, если хочешь. Кажется, это уже больше не имеет никакого значения, но выяснилось, что из меня получится никудышный шпион: какие-то вещи я никогда не могу сделать, несмотря на то что это самый лучший способ достичь цели. Авантюристка из меня явно не получилась — мне нужно было остаться в Новом Орлеане и выйти замуж за Николаса.

Доминик долго смотрел на нее: тонкая, склонившаяся вперед шея, вздрагивающие и вспыхивающие искорками в отблесках каминного огня локоны, маленькие руки, впившиеся в колени, нелепый контраст голых ног в тазу с роскошью бального платья и драгоценностей.

— Прошу прощения, Женевьева, но, наверное, я абсолютный тупица. Какие такие вещи ты не можешь делать?

Женевьева шмыгнула носом и поморщилась: голова у нее готова была вот-вот взорваться.

— Распутничать. — Слово это вырвалось у нее с каким-то злобным шипением. — Что бы ты там ни думал, я не могу ложиться в постель с этими мужчинами. Я могу только притворяться, будто мне этого хочется.

На мгновение Доминику показалось, что земля повернулась вокруг своей оси, а затем медленно-медленно встала на место.

— Что же ты тогда делала во время этих свиданий?

— Играла в пике, — призналась Женевьева, разминая пальцы в теплой воде. — Ставила на себя. Если бы проиграла, тогда… — Она пожала плечами. — Поэтому мне нужно во что бы то ни было выигрывать.

Доминик стоял как громом пораженный.

— Но эти четверо — самые лучшие в Вене игроки! Женевьева снова лишь пожала плечами. Несколько минут он в недоумении шагал по комнате, потом подошел, встал напротив, взял ее за подбородок и поднял голову. Женевьева вынуждена была встретить его взгляд.

— Ты говоришь правду?

— Ну вот, теперь ты обвиняешь меня во лжи! — Женевьева заплакала. — Сначала я была распутницей, теперь — врунья.

— Я ни в чем тебя не обвиняю, фея, — осторожно сказал Доминик. — Просто хочу убедиться, что на сей раз все правильно понял. Ты добывала информацию, играя в карты и обещая партнерам себя в случае их победы? Так?

— В двух словах — да. Может, и не слишком хорошо продуманный план, но… Только теперь я поняла, что они обменялись информацией и, наверное, поняли, что я не та, за кого они меня принимали. Вот я и пыталась усыпить их подозрения сегодня вечером.

Доминик нахмурился:

— Но это не все, что ты сделала, Женевьева.

— Нет. — Она вздохнула. — Но ты так рассердил меня своими инсинуациями и придирками. Конечно, ты не знал, скольких нервов стоило мне все это, а я не могла довериться тебе, потому что ты сказал бы, что я проявляю дурацкую щепетильность…

— Что, черт возьми, заставило тебя так думать? — перебил Доминик, соображая, встряхнуть ли ее как следует, прежде чем обнять.

— Ну, ты ведь думал, что это такой простой план и что для меня было вполне естественно предложить его… Только, когда я говорила о нем, я не понимала еще… — Пальцы ее лежавших на коленях рук сцепились в какой-то немыслимый узел. — В тот момент мне казалось, что это все такая чепуха и… и что это так вписывается в наше приключение. Ведь мы действительно лишь участники одного общего приключения, не то что уважаемые люди, и не принадлежим друг другу.