Книга Последнее дело Лаврентия Берии - Сигизмунд Миронин

Берия не только не мешал проводить свои собственные исследования, но и практически сквозь пальцы смотрел на любые фокусы, которые позволяли себе ученые в свободное время. Если те, конечно, не нарушали режима секретности и не становились причиной срыва работ, — он прекрасно понимал, что людям нужен выход эмоций. Любые, даже мельчайшие бытовые просьбы атомщиков исполнялись мгновенно: и отдельное питание для конкретного язвенника, и доставка изюма самолетами — чтобы у ученых лучше работала голова… У Харитона до последнего дня жизни был личный, переделанный из царского вагон, в котором он ездил в Москву. Медицинское, бытовое обслуживание — все было налажено. Саров (Арзамас-75), где делали бомбу, был городом построенного коммунизма…

В конце 40-х философы СССР хотели начать борьбу с теорией относительности. В 1949 году началась подготовка сессии по физике, сессии, похожей на приснопамятную сессию Сельхозакадемии в 1948 году. Тогда Берия вызвал В.А. Фока и попросил его вкратце объяснить СТО и квантовую механику. Фок как мог объяснил, на что Берия заметил, что это все понятно, но главный вопрос в том, нужно ли все это запрещать. Фок ответил, что запретить-то можно, но без этого добра нельзя сделать атомной бомбы. Берия пошел к Сталину и сказал: «Идеологический отдел ЦК стал зарываться. Недавно в журнале “Вопросы философии” появилась статья, товарищ Сталин… Очень резкая… Не называя никого по имени, там, однако, мазали грязью тех атомщиков, без которых мы не получим штуки. А затем потребовали собрать совещание моих атомщиков, чтобы они покаялись и заклеймили космополитов… А у меня, к сожалению, их много, начиная с главы школы Иоффе и кончая Ландау… Словом, приехали товарищи из Агитпропа, объявили заседание открытым и предложили высказываться: по-моему, они подготовили двух младших научных сотрудников, но кому они нужны в нашем проекте, эти сопляки? Первым руку поднял Иоффе: “Прошу слова…” Поди не дай. Старик вышел и сказал буквально следующее: “ Наша задача заключается в том, чтобы работать над проектом, с утра и до ночи, без отдыха и сна, речь идет об обороне Родины. Либо мои сотрудники будут заниматься своим делом, либо транжирить его на этих бессмысленных сборищах… Но тогда я попрошу наших уважаемых гостей-идеологов из Агитпропа ЦК отправиться сейчас же в лаборатории и приступить к работам по проекту”…» После этого, убедив Сталина, Берия настоял в Политбюро на том, чтобы ввести в повестку сессии пункт об участии в ее подготовке ученых из Академии наук. Пришло более ста человек. Ученые горячо отстаивали свое мнение. В результате Сталин приказал философам из ЦК оставить физиков в покое. После чего вопрос о физиках был снят.

«Плохо, — подумал Берия, вспомнив атомный проект. — Да все это было то же и то же. Все, министры, коллеги, все находили нужным вмешиваться в дела. Особенно плохо было после ждановской инициативы по борьбе с космополитизмом. А теперь, если Булганин зарядит, совсем плохо будет. Так и бомбу не сделаем. Да-а-а, лучше бы они в науку не вмешивались. Оттого, что они не понимают, что это что-то такое, чего они не могут понять. Если бы это была обыкновенная технология, они бы оставили меня в покое. Нет, все нужно менять», — заключил Лаврентий. В свое время они долго решали, что делать с бомбой. Разведка установила, что американцы делают параллельно две бомбы. Одна на основе урана-235, другая на основе плутония-239. Если идти по пути создания урановой, или английской (по данным разведки, эта идея была взята американцами у англичан), то потребуется очень много электроэнергии для обогащения урана. Если производить плутониевую бомбу, то требуется сначала создать ядерный реактор для наработки оружейного плутония. Окончательное решение принял Лаврентий Павлович после долгого разговора с Ершовой.

А дело между тем двигалось. В начале 1949 года в Челябинск-40 (это старинные русские поселения, поселки Татыш и Течь) приехали Курчатов и Берия. Они посетили несколько лабораторий. Берия был весь замученный, невыспавшийся, с красными глазами, с мешками под глазами, в задрипанном плаще, не очень богатом. Для него главным была работа, работа и еще раз работа. На сотрудниц не глядел. В первый день приехал, вышел из машины и попу трет: «Какие у вас паршивые дороги!» На другой день пришел хромая — лег спать, а под ним сетка провалилась кроватная. И никого за это не посадили. Когда на Течи сдавали первый деревянный театр, все съехались: расконвоированные заключенные, заключенные под конвоем, ИТР, охрана, Музруков и Берия собственной персоной. Его шофер дремал, а задрипанный плащ Берии, тот же самый, в котором он первый раз приезжал, лежал в машине. Торжества кончились, Берия возвратился к машине, а плаща нет, подрезал кто-то. И тоже никого не посадили.

Наконец 29 августа 1949 года под Семипалатинском взорвали первую советскую атомную бомбу. Тогда Берия поцеловал И.В. Курчатова и Ю.Б. Харитона в лоб. Берия на всю жизнь запомнил сияющее лицо этого человека. У Харитона было узкое высокое лицо с огромными торчащими в стороны ушами. Латеральные концы бровей смотрели вниз. Коротко остриженные волосы, длинный прямой нос, глубокие носогубные складки, плотно сжатые губы — все это что придавало его лицу вечно грустное или недовольное жизнью выражение. Хотя он тогда был искренне рад, выражение его лица сохраняло черты сумрачности.

Помимо Москвы работы над советским атомным проектом велись в промышленном реакторе объекта Челябинск-40. Здесь был получен плутоний для первой в СССР атомной бомбы, за что доктору Николаусу Рилю в 1949 году было присвоено звание Героя Социалистического Труда.

Лаврентий Павлович вспомнил, с каким трудом ему удалось пробить хорошее снабжение для участников атомного проекта и повысить зарплату ученым. Продовольствия не хватало. Война полностью уничтожила многие деревни и села. Большая часть мужского населения погибла на фронте, в 1946–1947 годах зачастую не на чем было пахать, сеять и убирать. 46-й год вдобавок оказался засушливым, удалось собрать зерна на четверть меньше довоенного уровня. В годы войны собирали еще меньше, но голода не было. Спасала картошка, поскольку в любом городе и селе все свободные участки были засеяны картошкой. В мелких и средних городах такие участки имела практически каждая семья.

После войны многие горожане перестали сажать картошку, надеясь, что государство обеспечит их хлебом. Вдобавок после начала холодной войны СССР занимался созданием стратегического зернового резерва. На складах за это время вследствие неудовлетворительных условий для хранения попортилось порядка миллиона тонн зерна. К весне 1946 года кончились запасы зерна, которым снабжались города СССР. Госрезерв Сталин трогать запретил. Руководствуясь политическими соображениями, Сталин дал добро на продолжение вывоза хлеба за границу. Вследствие дефицита продовольствия сняли с продовольственных пайков 100 миллионов сельского населения и населения малых городов, которое теперь должно было питаться только за счет того, что вырастило на своих огородах и участках для картошки. Они располагались везде, где в городах была хотя бы частица свободной земли. Во многих колхозах прекратили выдавать зерно на трудодни, а цены на хлеб подскочили вдвое. Но полного голода, необходимого для смерти от истощения, конечно же, не было. В 1946–1947 годах изъятия продовольствия у колхозов не было. Умирали, как и в 1933 году, не от истощения, а от опухания. Во время послевоенного голода для борьбы с отравлениями попорченным во время зимы зерном очень активно применялся знаменитый «указ 7–8», или, как его еще называли в народе, «закон о трех колосках» — за несколько сорванных в поле колосков пшеницы сурово наказывали. Пока контроль миграционных процессов был ослаблен, миллионы людей покидали деревни и села в поисках хлебных мест, завербовывались на стройки и шахты. Лаврентию пришлось приложить немало усилий, чтобы сохранить продуктовые пайки ученым. Кроме того, он начал пропагандировать посадки картошки на пустующих в городках землях по методу академика Лысенко.