Книга Кыш и Двапортфеля - Юз Алешковский

– Дурак ты! Думаешь, мне не хочется?.. Конечно, для выставки… Только немного. Мы же с девчонками сюрприз вам на зиму придумали. Наварим варенья – и на переменке с чаем. И помалкивай!

Я облизнулся.

– Ладно. Буди его, и уходите. Я прополкой займусь. Сейчас Наташа и Ветка придут.

Мы подошли к шалашу. Пашка вздрогнул и вскочил, потирая затылок.

– Здравствуйте, – сказала Маринка.

– Привет. Ну и сон! – ужаснулся Пашка. – Я иду по степи… Кругом снег, а на меня кедровые шишки валятся и засыпают с ног до головы. Как в жизни. Пойду расчёт брать!

– Брось!.. – сказал я, вспомнив свою вчерашнюю мысль. – Иди на работу… Не ты же её… это самое…

– Докажи теперь! – уныло сказал Пашка. – Плевал я. Пока!

– Вы не имеете права не верить самому себе… – заметила Маринка.

– Это же мы… её свистнули! – весело объявил я.

Пашка в первый момент моих слов растерянно улыбнулся от радости, что это не он «свистнул» и, значит, всё будет в порядке. Маринка брезгливо отступила в сторону.

Вдруг Пашка схватил меня за грудки, затряс и заорал:

– Говори!.. Говори! Кто унёс лису?.. Убью! Кто – мы?

Я перепугался уже всерьёз, но, чтобы убедить Пашку, решил врать до конца.

– Он… этот… подошёл и говорит: «Я приёмник тебе дам карманный… на транзисторах».

– Кто – этот? – не переставал трясти меня Пашка.

– Может, и сюда он лазил? – загорелась Маринка.

– Сюда другой… – нарочно как бы проговорился я, но она не обратила внимания. А мне хотелось рассказать про Гарика.

– Говори, кто «этот»? – требовал Пашка. – Быстрей! Я на работу опоздаю!

– Парень один… – пробурчал я. – Пусти.

– Ну!.. – Пашка отпустил меня.

– Я отвлёк Ксюшу, а он снял лису и ушёл. Вот и всё. Очень просто.

– Я тебе покажу «очень просто»! – прошептал Пашка.

– А приёмник? – спросила Маринка.

– Приёмник?

Я задумался. Раз уж врать, нужно было врать умело, чтобы Пашка не засомневался.

– Он сказал, что сегодня отдаст приёмник.

– Где? – допытывался Пашка.

– Под часами.

Я усмехнулся: вот до чего можно завраться! Кажется, что всё так и было на самом деле.

– Под какими? – Маринка быстро достала карандаш и записную книжку.

– Около кино… большие такие часы…

– Во сколько?

Пашка и Маринка по очереди допрашивали меня.

– В пять, – наугад сказал я.

– Какой он из себя? Вот гад!..

– «Какой, какой»!.. Среднего роста, такой красивый… – я представил уже похитителя чернобурки. – Очень красивый! Как киноартист Жаров.

– Что на нём?

– Брюки, конечно, рубашка, босоножки с ремешками, – я решил пошутить, – чернобурка на плечах.

– Как дал бы сейчас! – замахнулся Пашка. – Что отцу скажешь?

Вот тут я всерьёз задумался…

– Пойду и скажу. Что ж теперь?

– Ты подумай! А? Никак не могу поверить! – Пашка удивлённо разглядывал меня. – Никогда не поверил бы!

Мне было приятно это слушать.

– Я пойду и заявлю в милицию. Тебя ещё можно спасти, – сказала Маринка брезгливо.

– Успокойся! Сам заявлю. Предательница! – Я пришёл в ярость оттого, что она не сомневалась в моём участии в краже и ещё вздумала идти заявлять. – Не думай, не испугался!

Пашка о чём-то зашептался с Маринкой. При этом он снова важно, по-рабочему, как мой отец, обтирал руки ветошью.

Я подумал: «Вот и всё в порядке». И чтобы Маринка и Пашка больше ни о чём не расспрашивали меня и не запугивали, забрал фонарик, пальто и, нарочно ссутулившись, как будто от стыда и позора, пошёл домой.

26

Наш дворник Хабибулин уже поливал двор. На нём был белый, новенький фартук, почему-то новые брюки и туфли и синяя тенниска. Обычно Хабибулин брился очень редко, а сегодня его лицо было чисто выбрито и на подбородке – наверное, из-за пореза – белел квадратик папиросной бумаги. И вообще вид у нашего дворника был гордый и таинственный, какой бывал у него по большим праздникам, когда он вывешивал красные флаги.

Я поздоровался с ним и сказал:

– Давайте пополиваю. Уж очень я люблю поливать двор.

Хабибулин не удивился, что я в пальто и в сапогах, передал мне шланг, сел на лавочку и задумался.

Я поливал асфальт, смыл меловые клеточки «классиков», разных человечков и слова: «Серёжка – дурак. Эпиграмма».

Из подъездов выходили жильцы, здоровались друг с другом и с Хабибулиным и шли на работу.

Некоторые спрашивали у него:

– Как жизнь, Сулейманыч?

– Идёт жизнь… идёт… – отвечал Хабибулин, и я вдруг представил, как через много-много лет я, такой же старый человек, не кончивший школу из-за безграмотности, работаю дворником и поливаю задумчиво двор, а из подъездов выходят мои бывшие одноклассники – уже инженеры, врачи, учителя, – лысые, усатые и бородатые, и, здороваясь со мной, спрашивают:

«Как жизнь, Лексеич?»

И я отвечаю:

«Идёт жизнь… идёт», – а сам думаю про них с завистью: «В люди все вышли… И-эх!.. Интересно работают, с образованием…»

А они с жалостью думают про меня: «Диктанты… диктанты… Не повезло бедняге». А Гарик с ехидной улыбочкой замечает:

«Хороша погодка, старик!»

Я спрашиваю:

«Где работаете?»

«Фруктовым магазином заведую, – говорит Гарик и грустно добавляет: – Воруем потихоньку. Как в тот раз попробовал клубники, так бросить не могу. Затянуло… Никак на пенсию не выйду».

И я направляю в него струю воды и обливаю с ног до головы.

Опомнился я, когда вода заколотила по стёклам окон второго этажа. Я замер от страха: сейчас начнётся очередной разговор, но из форточки высунулся владелец «Победы» и сказал:

– Спасибо! А то у меня часы встали.

Хабибулин ничего этого не заметил. Он всё так же задумчиво сидел на лавочке, и мне захотелось с ним разговориться.

– О чём задумались, Сулейманыч? – спросил я, подойдя к нему.

– Пятьдесят лет прошло… – сказал мне дворник.

– Со дня чего?

– Первый раз тогда метлу в руки взял. Такой же, как ты, был. Мету, а ребятишки в гимназию идут, дразнят.

– Надо было после революции учиться, – заметил я.

– Дурак был, – вздохнул Хабибулин.