Книга Мастер оружейных дел - Дарья Кузнецова

Впрочем, нет, даже не в этом дело. Я понимала, что значит его интерес: он принял меня вместе с тем, что составляло смысл моей жизни, и проигнорировать этот факт не получалось. Таллий отошел от привычных стереотипов и обычаев своей родины, и я уже не могла ершиться в ответ на каждое его слово. Да, как я и боялась в самом начале, он меня приручал, и я это вполне сознавала. Но если поначалу в процессе присутствовали некоторая покровительственность, снисхождение, то теперь он стал… обоюдным?

Я уже отдавала себе отчет, что ищу повод огрызнуться просто по привычке, механически, потому что никогда раньше не пробовала вести себя иначе. И начала вполне осознанно с этими порывами бороться. Не из-за каких-то далеко идущих планов, а потому, что было неловко перед Таллием: он старался, менял себя, а я все эти усилия должна была проигнорировать?

Сближения с мужчиной я не избегала, но была благодарна ему за аккуратность и неспешность. Наверное, если бы он настойчиво пытался влезть в мое личное пространство, ничем хорошим это не закончилось бы, а так… Легкие, будто невзначай, прикосновения не пугали и не раздражали, а заставляли сердце стучать быстрее, воскрешали в памяти тот единственный долгий поцелуй и уже заставляли желать большего. Желать и видеть отражение этого желания в удивительно ярких оранжевых глазах, одновременно чуждых и невозможно близких: такой цвет приобретала летняя степь, оплавленная закатным солнцем.

Об отдаленном будущем я не думала очень старательно. Понимала, что мужчина составляет мне компанию не просто так, и планы его на мой счет вряд ли изменились по сравнению с самым началом знакомства, но гнала эти пугающие мысли прочь, получая удовольствие от настоящего. Даже позволила окрепнуть надежде, что из всего этого получится… что-то. Что-то правильное, хорошее. Ведь если меня тянет к нему даже вопреки всем страхам и проблемам, тянет так, как, наверное, должно тянуть к мужчине, а не другу, приятелю или просто интересному собеседнику, то это что-то значит!

Прошло два десятка дней с отъезда Тагреная, мы получили от него бодрое, немного сумбурное, наполненное кипучей энергией письмо из столицы с обещанием заглянуть ближе к зиме. За это время Таллий непостижимым образом превратился из подозрительного чужака в желанного гостя.

Лар порой оттачивал на северянине остроумие, но с переменным успехом и, что важно, к обоюдному удовольствию. Я не спрашивала об их взаимоотношениях, но «отрыжкой Белого» Таллия больше не звали.

Кана тоже притерпелась к экзотической внешности частого гостя и всячески коверкала его имя, пытаясь подобрать уменьшительно-ласкательную форму. Надо отдать ему должное, северянин принимал подобные развлечения стойко, никакого раздражения не выказывал и даже, кажется, не испытывал и покладисто отзывался на любые формы собственного имени. Когда я не выдержала и спросила напрямую, не делает ли домоправительница ничего обидного, он спокойно ответил, что у них вообще не принято сокращать имена, поскольку это изменяет их начальное значение, но об этой привычке таров он прекрасно знает, находит ее удобной и не имеет ничего против, особенно потому, что принято такое обращение в узком кругу. Его собственное имя, к слову, переводится как «ледяной мир» и является едва ли не самым распространенным на родине.

А я сама к этому моменту настолько привыкла к присутствию северянина, что ждала по утрам его прихода, скучала, и если вдруг он задерживался, могла думать только о нем. Из рук все валилось, а фантазия рисовала какие-то жуткие картины того, что могло случиться. Умом я понимала, что причина отсутствия северянина банальна, что-то вроде очередного визита в библиотеку, но ничего не могла поделать с собственным воображением. И каждый раз с трудом боролась с собой, чтобы удержаться от совсем бурных проявлений радости, когда он, наконец, приходил.

Вот и сейчас Таллий где-то задерживался, а я сидела одна за столом в общей комнате, пытаясь заниматься полезной деятельностью, но буквы и цифры путались перед глазами, а смысл написанного ускользал. Сегодня я планировала приступить к «вещественной» части работы, благо материалы, нужные для этого, уже прибыли. Для этого требовалось последний раз проверить все выкладки, но голову занимали совсем другие мысли.

— Привет, — вывел меня из сумбурных раздумий знакомый негромкий голос.

— Привет, — не удержалась от улыбки и подняла взгляд на гостя.

Двигался северянин бесшумно, совсем как Лар, быстро выучил наизусть все скрипучие ступеньки лестницы и так же машинально, как отставной Пограничный, избегал на них наступать.

— Ойша, мне… надо сказать тебе кое-что, — начал он, подходя ближе. Выглядел Таллий сосредоточенным и серьезным, но, кажется, расстроен не был. Впрочем, при скупой мимике северянина и его умении контролировать собственные эмоции я бы не поручилась за это.

Мужчина со скрипом выдвинул ближайший стул, развернув его, сел ко мне лицом — совсем рядом, почти касаясь коленом моего бедра.

— Что-то случилось? — нахмурилась я.

— Ничего нового. — Он чуть поморщился. — Ты же знаешь, я нахожусь в Баладдаре не просто так и не по своей инициативе, а состою на службе.

— И? — подбодрила я, когда северянин запнулся, и, подобравшись, внутренне сжалась. В груди заворочалось неприятное предчувствие. Немудрено: с таким лицом и таким введением хорошие новости не сообщают.

— Я должен уехать, — проговорил мужчина явно нехотя.

— Навсегда? — Голос не дрогнул, но внутри образовалось странное тянущее чувство — будто где-то там позвякивала от напряжения струна, готовая вот-вот лопнуть.

Мужчина, хмурясь, пару мгновений неподвижно смотрел на меня, а потом, коротко, резко выдохнув, подался вперед. Я машинально отшатнулась, вжалась в спинку стула, а северянин встал на колени рядом — так, что его глаза оказались вровень с моими, провокационно близко. Одной рукой он ухватился за спинку стула, второй — за подлокотник и буквально поймал меня в ловушку.

— А ты — хочешь, чтобы вернулся? — спросил негромко, с ощутимым напряжением в голосе и взгляде.

Стыдно признаться, но я запаниковала. Серых я не боялась, когда с Ларом в ратушу шла за этими двумя — не боялась, сейчас же сердце испуганно подскочило к горлу, будто хотело сбежать, а после, встретив на пути преграду, ухнуло в живот. В ушах зашумело, перед глазами замелькали цветные мушки. Пытаясь взять себя в руки, я сделала несколько глубоких вдохов, опустила взгляд на плечо мужчины.

Таллий, надо отдать ему должное, не торопил. Но и не отступал, не изменял позы, не ослаблял психологического нажима и явно был намерен получить внятный ответ прямо сейчас. А я… Что я могла сказать?

Наверное, многое. Наверное, могла бы объяснить, как страшно впервые — и сразу всерьез — поверить чужому человеку, вдруг ставшему близким. Могла рассказать, насколько сильно сомневаюсь в своих чувствах: как верно растолковать их, если никогда прежде не испытывала ничего подобного? Могла бы признаться, переступив стеснение и глупую гордость, что совсем не хочу, чтобы он куда-то уходил, даже на день, что говорить О большем!