Книга Французский поход - Богдан Сушинский

— Переведи-ка ты, полковник. Переводчик, очевидно, не совсем точно перевел суммы жалованья. Он сказал: по десять талеров на казака и по сто — на полковника. Что, действительно так?

— Прошу прощения, перевод был правильным, — поджал губы Мазарини, узнав от своего переводчика, что именно смутило полковника.

Такой выпад Хмельницкого показался ему даже оскорбительным.

— Мне не хотелось бы осложнять наши переговоры базарными торгами, ваше высокопреосвященство, — жестко улыбнулся Хмельницкий. — Но позволю себе заметить, что мы сразу же сошлись бы в цене, если бы вы предложили по пятнадцать талеров каждому казаку и по сто сорок — каждому полковнику и сотнику.

— И сотникам?! — воскликнул Мазарини.

— Истинно так, — даже приподнялся со своего кресла Сирко, — истинно. Во время переговоров он вообще предпочитал изъясняться с помощью одной этой фразы.

— То есть речь идет о жалованье младшим офицерам: капитанам и лейтенантам, — по-своему уточнил де Конде. — Мы действительно забыли о них. Но когда речь идет о младших офицерах, о названных вами суммах не может быть и речи.

— Сотники тоже не должны чувствовать себя обиженными его величеством королем Франции, — возразил Хмельницкий. — Они хотят знать, что их жизнь и раны ценятся надлежащим образом.

— Побоялись бы вы Бога, — по-французски возмутился Корецкий. — За эту голытьбу, сотников, платить по сто сорок талеров!

— За опытнейших наших воинов, лучших воинов Европы, — не оборачиваясь, уточнил Хмельницкий по-латыни, вполне понятной Мазарини. — И прошу вас не вмешиваться в наши переговоры, майор. Иначе мы вынуждены будем прервать их и продолжить уже без вас.

— Я понимаю, полковник, понимаю… Но сейчас французская казна просто-напросто не в состоянии так высоко оценивать храбрость ваших солдат и офицеров, — опустил глаза Мазарини, значительным усилием воли сдерживая свое раздражение.

— Тем более что никто из французских генералов ни разу не видел их в бою, — добавил главнокомандующий.

— Лично вы как еще, простите, довольно молодой полководец, конечно, вряд ли могли видеть их на поле боя. Но разве во Франции не осталось ни одного из тех генералов, которые испытали на себе натиск казачьих полков под Ивром, Ландау, под стенами крепостей Корби, Руа, Модилие, когда казаки воевали под знаменами австрийского императора? Неужели все они уже вложили свои шпаги в ножны?

— Если французская сторона станет настаивать на столь мизерной плате, мой конный полк вынужден будет наняться к испанскому королю. Не далее как накануне отплытия сюда из Гданьска я уже получил такое предложение. Только мое уважение к королеве Речи Посполитой Марии-Людовике Гонзаге графине де Невер не позволило принять условие испанских агентов, — резко произнес он, снова удивляя всех присутствующих французов чистотой своего французского. — Извините, но я не могу разочаровывать своих воинов, которые уже настроены на то, чтобы прогуляться по землям европейских правителей.

— Да и сама весть о том, что казаки не пошли на службу к принцу де Конде из-за мизерности платы, которую Франция предлагала им, тоже не прибавит чести ни командованию французской армии, ни двору Бурбонов, — ненавязчиво напомнил Хмельницкий. Он не пытался брать этим французов за горло. Но они должны были понимать, что коль уж казачьи полковники прибыли в Париж, исход переговоров скрыть не удастся.

— Ис-тин-но так, истинно, — со всей возможной важностью подтвердил Сирко, очевидно, твердо решив, что вся его миссия в переговорах состоит именно в том, чтобы как можно важнее произносить эту одну-единственную фразу, которую, впрочем, переводчик уже давно счел возможным не переводить.

Корецкий вновь что-то проворчал, однако все три полковника взглянули на него так, что майор предпочел промолчать.

34

На какое-то время за столом переговоров воцарилось тягостное молчание. Мазарини сидел, откинувшись на спинку кресла и опустив подбородок себе на грудь: то ли закрыл глаза, то ли перевел взгляд куда-то под стол.

Хмельницкому казалось, что он просто-напросто задремал.

— Слезы девы Марии. Ваш гонор, господин Хмельницкий, и ваше, прошу пана, упрямство могут сорвать переговоры, — вполголоса, но довольно резко бросал в спину Хмельницкого советник Корецкий.

Как этот поляк мешал им сейчас! Как он им мешал!

К чести переводчика, он не стал переводить слова майора первому министру Мазарини и принцу де Конде, очевидно, сочтя неэтичным хвататься за каждое слово, брошенное кем-либо из польских подданных в пылу полемики. Послы имеют право посовещаться, прежде чем обратятся непосредственно к кардиналу и принцу.

— Пятнадцать талеров на каждого вашего оборванца! — все еще не мог угомониться Корецкий. — Кто и когда платил им такие деньги?! Кто там, в степи, вообще платит им?!

— Если вы имеете в виду польскую казну, — парировал Хмельницкий, — то, по бедности и жадности своей, реестровых казаков, состоящих на службе у короны, она, действительно, содержит в убожестве — что правда, то правда. Но казаки, — те, вольные казаки, что из Сечи, добывают себе за один удачный поход столько, что им вполне хватает на целый год.

— Это вы говорите о службе реестровцев?! — изумился Корецкий. — Это они служат польской короне? Да они спят и видят, как бы эту корону, вашмосць, исполосовать саблями. За такую службу, будучи королем Польши, я вообще не платил бы им ни злотого.

— Чтобы не разочаровывать вас, господа полковники, — тихо, неожиданно тихо, заговорил Мазарини, — мы согласны уступить. За каждого солдата мы готовы платить не по десять, а по двенадцать талеров. А за каждого полковника и сотника, или как вы там называете своих офицеров, по сто двадцать талеров.

Мазарини бросил взгляд сначала на де Конде, который тотчас же согласно кинул, затем на Гяура, явственно ища у него поддержки, и лишь потом — снова на Хмельницкого. Но вместо ясного ответа генеральный писарь лишь разочарованно хмыкнул.

— Поверьте, это все, что я как первый министр правительства его королевского величества, могу предложить вам. Хотя и так рискую вызвать гнев наших министров и банки — ров, не говоря уж о генералах, которые не устают заявлять, что проигрывают войну из-за постоянной нехватки денег на закупку оружия, провианта и оплату жалованья французским солдатам.

Мазарини и Хмельницкий посмотрели друг другу в глаза. Это были мгновения искренности, переступать через которую полковник не мог. Полковник понял: пойти на большую уступку кардинал просто не имеет права, а ставить его в положение дипломата, вынужденного сорвать им же затеянные переговоры с казаками, не имеет морального права уже он, Хмельницкий. Тем более что сотни казаков надеются, что он вернется в Украину с добрыми вестями.

Кроме того, Хмельницкий не забывал о славе казачества, его престиже в Европе, которому вовсе не помешает весть о найме этого войска правительством Франции. Да, ситуация складывается так, что он тоже должен пойти на уступки. Это будет оправданно. Кроме всего прочего, полковнику очень не хотелось доставлять удовольствие майору Корецкому и тем, кто за ним стоял, открывая при этом путь во Францию польским гусарам и прочим наемникам.