Книга Вилла Пратьяхара - Катерина Кириченко

— Лампы.

— Да ты посуду помыть не можешь! Какие лампы? Опять руками, из твоего вонючего гипса?

— Фарфора. И не вонючего. А руки мои не золотые, я уже в тазу научилась стирать. И мне это нравится, я получаю огромное удовлетворение от хорошо сделанной работы, от мелких дел, я стала другая. Ты тоже изменишься. Ты просто не знаешь. Я тебя научу.

— Да… — Стас смотрит, потрясенный. В его глазах опасно поблескивает безуминка. — Я все понял. Адвокатишка не просто тебя трахнул. Тело — это еще было бы полбеды, я бы даже смог, наверное, тебя простить. Но нет! Он трахнул тебя в самой извращенной, в самой непростительной форме, он проник в твои мм…ммозги!

— Я же говорю, что ничего не…

— В самую суть, в сердцевину!

— Прекрати.

— Ты пп…ппредала меня. Этот жалкий ободранный хиппи… Чем он настолько лучше меня? Он зз…ззаботился о тебе? Он открыл тебе галерею?

— Если ты помнишь, открывала я ее как раз сама, а ты ее закрыл и превратил в обычный магазин.

— Я всегда давал тебе дд…дденег, все пп…ппокупал. Ты мне была кк…ккак ребенок! А он? Что он тебе дал?

— Господи, сколько можно повторять? Дело вообще не в нем!

— В нем. Я зз…ззнаю. Я чувствую это. Ты вв…ввыбрала не меня. Ты нн…ннеблагодарная сука! Сука! Просто не чч…ччеловек! Даже если ты не вв…вврешь, и вы не сс…сспали, все равно, ты выбрала его, ты сс…сслушаешь не меня, а его! Это не просто измена, это хх…ххуже, это дд…ддвойная измена!

Стас приближается ко мне. Его губы дрожат, он заикается все сильнее, мне уже становится сложно разбирать, что он говорит. В любом случае все это теперь не имеет никакого смысла. Не сегодня. Он уже меня не слышит. Да и неизвестно, слышал ли вообще когда-нибудь?

— Сука! Какая же ты сука!

Я начинаю медленно пятиться к выходу.

— И ты. Ты! Сс…смеешь лишать меня того, к чч…ччему я шел пп…пполжизни?! Да кто ты тт…ттакая, чтобы за меня решать?

Споткнувшись, я хватаюсь за стену. Мои колени дрожат. Мне хочется присесть и обхватить себя руками, на несколько секунд мной овладевает подлая слабость, я мешкаю, лихорадочно соображаю, что надо как-то обойти трясущегося Стаса, забрать свою сумку, лежащую у него за спиной, у стола. Пока я размышляю и пытаюсь взять себя в руки, Стас пользуется моментом и делает несколько шагов вперед. Его рука хватает меня за предплечье. Это не пальцы, это когти, длинные, костистые, побелевшие от напряжения.

— Мне больно!

— Сс…сука!..

— Пусти!

Но уже поздно. Резким мазком в воздухе перед моим лицом мелькает его рука.

Я успеваю заметить, как свет отражается на золотом ремешке часов, пытаюсь отклониться в сторону, но удар ослепляет меня. Голова запрокидывается назад, в глазах на миг темнеет, мне кажется, что мир гаснет, но это всего лишь пощечина. Мужская, от души, наотмашь, тяжелая, весом со всё годами накопленное Стасом унижение, нищее детство, зависть к удачливому Артему, ненависть ко всем, кто недооценил его, кто не был с ним, изменял ему, не верил, расшатывал его надежду.

Щека горит огнем, но странным образом мне идет это на пользу. Я моментально прихожу в себя, вырываюсь из внезапно ослабевшей Стасовой хватки и выбегаю на свежий воздух. Эхо моих шагов отдается у меня в ушах. Следом за мной, чуть не сбив меня, вылетает летучая мышь.

На миг я останавливаюсь, не зная, что делать дальше. Ночь оглушает меня, душит пахучими ароматами влажности и высохшей на камнях соли, мириады звезд обрушиваются мне на голову, а прохладный ветер подхватывает платье, надувает его пузырем, поднимает вдоль ног и бросает в сторону моего дома. Ветер всегда пахнет свободой.

Вздрогнув, я бросаюсь прочь, не оглядываясь, стараясь заткнуть себе уши и не слышать, не обращать внимания на преследующий меня жуткий звук, исходящий из пещеры. И хотя я никогда не слышала его раньше, я знаю, я чую, что это за хриплый и лающий вой, что это за надрывные завывающие нечеловеческие стоны, буквально парализующие меня ужасом.

Это — не что иное, как дикое, животное, утробное Стасово рыдание.

Море глухо рокочет, ударяясь о скалы. Оказывается, оно все это время было тут — густое, темное, вспенивающееся белизной на гребнях разбивающихся о камни волн, — как я могла о нем забыть? Я оставила в пещере свою сумку и теперь вынуждена брести без фонарика, доверяясь лишь призрачному и холодному лунному свету. Моя ладонь прижата к горящей щеке, но это не помогает уменьшить боль. По правде говоря, я и не хочу ее уменьшить, даже наоборот, я сознательно продолжаю концентрироваться на боли. Парадоксально, но это словно бы избавляет от нее мое сердце, в котором все еще отдается эхом жуткий Стасов вой.

Я приношу людям страдания, всё время думаю лишь о себе, я по уши похоронена в собственном эгоизме. Из странного, извращенного мазохизма и ревности я подставила Жанну под Арно, в глубине души надеясь, что он ее не полюбит; теперь, прикрываясь желанием спасти Стаса от ошибки, я беру на себя судить, что ему хорошо, и отнимаю у него его мечту, его будущее, по-своему честно выстраданное и представляющееся ему столь радужным. К тому же, так ли уж он далек от истины, обвиняя меня в том, что подспудно, где-то в самой темноте того липкого мрака, в котором скрываются неосознанные мотивы, управляющие нашими решениями, в моем нежелании бежать со Стасом замешан француз? Разумеется, замешан, и я это знаю, а значит, Стас снова прав: я врала ему в лицо. Бардовая, все еще пульсирующая щека — это даже мало, надо бы ему сломать мне руку, устроить открытый перелом, отвлечь меня от главного, переключить на боль другую, физическую, более легкую . Меня раздирают противоречивые чувства: страх, стыд, жалость, вина соперничают за меня с сильной, почти животной жаждой свободы. Свободы от чего? Но сейчас я не могу понять свои чувства, проанализировать их, разобраться в том, что меня мучает. Возможно, завтра. Я проснусь. Наступит новый день. Я уплыву далеко в море, останусь там совсем одна, вода смоет с меня лихорадочное возбуждение, успокоит, и я смогу нормально дышать, размышлять, взвешивать, понять себя.

Подойдя к дому, я замечаю, что оставила включенным свет на кухне. Одиноко горящее в ночи окно моей «Виллы Пратьяхары» — что может быть символичнее? Принять душ, нет, лучше набрать полную ванну горячей воды, открыть бутылку вина. За целый час со Стасом я, кажется, не сделала ни одного глотка, и теперь меня мучает жажда. Забыться. Успокоиться. Побыть одной. Постараться заснуть. Ночь послана нам богами для передышки, иначе (если бы наша физиология позволяла обходиться без сна, и дни прилеплялись друг к другу без всяких пауз: день-день-день) мы бы просто не выжили, похороненные под все нарастающим грузом эмоций.

Я автоматически шарю рукой по бокам, недоуменно соображая, что же не так, и до меня доходит, что на мне нет сумки. И она, и лежащий в ней ключ от дома остались в пещере. Вот дьявол, этого еще сегодня не хватало! Придется идти в отель, разыскивать Жанну, брать у нее дубликат, возвращаться обратно, и все это — опять без фонарика. Со стоном, все еще не веря в столь нежданное осложнение, я обхожу дом и изучаю ставни ванной комнаты, привязанные изнутри бечевкой. Удавалось же Стасу как-то справиться с узлом, почему бы не попробовать и мне?