Книга Спальня, в которой мы вместе - Эмма Марс

Когда я наконец пришла в себя, то заметила, что в комнате стоит деревенский комод из янтарного дерева, какие можно часто встретить в Париже на блошиных рынках. Спереди у комода были четыре узкие ящичка без ручек. На нем стояла лампа в стиле ар-деко с декоративным стеклом цвета охры. Возле стены находилась металлическая раскладушка, достаточно широкая для одного человека, с матрасом и белыми простынями; она была вторым и последним предметом мебели в этой комнате. Значит, предполагалось, что кто-то будет спать здесь. Или, по крайней мере, этот кто-то мог тут прилечь отдохнуть.

Я сразу вспомнила об Анне Франк и о том убежище, которое оборудовали ее родители в их квартире в Амстердаме, чтобы укрыть девочку от нацистских набегов. Могла ли эта крошечная комнатка служить той же цели?

Я не могла поверить, что это место было замуровано со времен войны. За семьдесят лет сюда никто не зашел и даже не догадался о существовании потайной комнаты? В самом деле? Нет, обстановка здесь показалась мне более современной.

При помощи инструментов Ягдишу удалось открыть один из ящиков, а затем приоткрыть все остальные так, что туда можно было просунуть руку. Он вынул содержимое ящиков и положил его на маленький прямоугольный ковер, лежащий на полу.

Первый документ, который я развернула, оказался копией свидетельства о рождении Луи, склеившийся от влажности и заточения, копией того экземпляра, который получила я лично. Луи был тут записан как сын Гортензии и Андре Барле, признанный последним «20 мая 1968 года в 14 часов 10 минут» в мэрии 15‑го округа Парижа.

На следующем документе стояла эмблема и адрес врача в 9‑м округе, доктора Либлиха. Речь шла, по всей видимости, о результатах анализов, и я немногое поняла из этого огромного количества непонятных цифр. В самом низу страницы было заключение, написанное от руки и практически нечитаемое. Тем не менее кое-что мне все-таки удалось разобрать: «Сперма пациента страдает хронически недостаточной концентрацией сперматозоидов без возможной ремиссии». Другой рукой было добавлено следующее замечание, подчеркнутое тремя жирными чертами: «Бесплоден!»

Пациент, которому вынесли этот страшный диагноз, был, без сомнения, указан вверху страницы: Андре Барле, д. 3, улица Тур де Дам, 75009 Париж.

На несколько секунд от всего увиденного у меня перехватило дыхание. Под вопросительными взглядами Исиама и Ягдиша я несколько раз шепотом повторила, словно пытаясь убедить себя в этом:

– Андре был бесплоден. Он не мог иметь детей.

Несколько недель назад Эва дала мне прочесть забавный роман, что-то вроде комедии, в котором шла речь о потерявшем надежду мужчине, который признавал всех детей, хотя те заведомо были не от него. Из этой милой книжонки я узнала, что во Франции любой мужчина может пойти в мэрию и даже без временного свидетельства о рождении из родильного дома объявить себя отцом ребенка. Никаких доказательств не требуется, не нужно даже подтверждения матери ребенка. Андре заявил, что он зачал Луи, этого еще грудного младенца, с Гортензией. Он официально был ее мужем, и у работницы мэрии, Мартины Ласко, не было оснований не поверить ему. Достаточно оказалось раскрыть документы из других ящичков, чтобы ответить на следующий вопрос: если не Андре, то кто же являлся биологическим отцом Луи Шарля Максима Барле?

Так же, как и переполненные документами коробки в «Рош брюне», эти ящики были завалены фотографиями. Абсолютно новые, неизвестные снимки, которые я не видела ни у Дэвида, ни у Луи, ни даже на той вилле в Динаре, куда трижды ездила, пока не нашла там все, что можно.

Судя по тому, что внешне эта пара почти не изменилась, фотографии были сделаны приблизительно в одно и то же время. В течение нескольких месяцев, возможно, нескольких лет, в конце шестидесятых годов. Гортензия казалась здесь довольно молодой. Впервые ее сходство с Луи четко бросилось мне в глаза. Я увидела, что у нее изящный овал лица, темные, глубоко посаженные глаза, длинный нос, высокий лоб и даже ямочка на левой щеке – все те черты, которые я так любила у своего мужа.

Что касается Армана, поскольку нельзя было не узнать мажордома в этом мужчине, который сжимал ее в объятиях, то он казался смущенным. На одной фотографии они стояли, обнявшись, в саду «Рош брюна». На другой, более поздней, находились на пляже в Сен-Энога, в день, когда Гортензия, вероятно, оставила с кем-то Дэвида и Луи, чтобы сбежать от супружеской жизни и улучить этот краткий момент близости со своим любовником. Там также имелась целая серия снимков, сделанных в комнате номер три, где их можно было видеть тесно прижавшимися друг к другу на крохотной кровати. Снимки были сделаны моментальной камерой, очевидно, для того, чтобы не оставить никаких следов этой связи: ни негативов, ни других фотографий.

Арман… Как я могла не подумать об этом?

«– Почему мне кажется, что вы больше принимаете сторону Луи, чем его брата? – спросила я Армана во время нашего последнего свидания, с момента которого прошло уже более двух лет.

– Я вам уже сказал, я знаю его намного дольше».

«Гортензия всегда считала, что Дэвида следует держать возле себя… А Луи – защищать от брата», – добавил он тогда.

Я в тот момент была чересчур озабочена своими поисками и не услышала этого признания в его фразе: Арман, ангел-хранитель Луи.

Его отец.

В моей охваченной пламенем голове все постепенно вставало на свои места. Вот чем объяснялась нежная забота старого дворецкого обо мне, как, например, в тот день, когда я переехала в Особняк Мадемуазель Марс. Арман был постоянным участником всех секретных дел семьи Барле и хранителем самого страшного из них.

Кто знал, кроме него? Ребекка? Дэвид? Андре? Луи, первый, кому это было нужно знать? Нет, никто из них, я не сомневалась. Если бы это было не так, они упустили бы какие-нибудь детали и оставили следы. Если бы это было не так, Гортензия не позаботилась бы о том, чтобы столь тщательно спрятать доказательства в невидимой комнате в «Шарме», от которой лишь у нее одной имелся ключ.

У меня остался всего один вопрос: почему Дэвид, у которого прямо под носом хранились эти улики с момента кончины родителей, никогда не попытался сломать перегородку? Может, он боялся того, что скрывала в себе комната? Или ему было просто все равно, он был так озабочен мыслью о собственной мести, так преследуем навязчивой идеей на веки вечные привязать к себе сестру, что никакая другая семейная история не имела для него значения? Однако Дэвид покинул этот мир и не мог ответить на мой вопрос.

Я была не просто разочарована, осознавая, что от меня ускользнули некоторые ответы. Я чувствовала себя виноватой. С момента покупки группы Барле корейской GKMP и первых неудач Дэвида я ни разу даже не вспомнила о нем и не позаботилась узнать, что случилось со стариком. Конечно же, его материальное состояние было обеспечено наследством, оставленным Гортензией. Но где он жил с тех пор, как особняк Дюшенуа перешел к другому владельцу? Кто заботился о его здоровье? Был ли он еще хотя бы просто жив?