Книга Нас звали «смертниками». Исповедь торпедоносца - Михаил Ишков

Наверное, добавляло переживаний и то, как может быть воспринято соответствующими органами исчезновение столь «неблагонадежного» летчика. Конечно, даже гипотетически предположить предательство со стороны Эрика никому в полку никогда не пришло бы в голову, но одно дело – боевые товарищи, а другое – работники СМЕРШ, в профессиональные обязанности которых входит подозрительное отношение ко всему и ко всем.

Минул еще час, и вдруг над аэродромом раздался рев моторов «Бостона». «Вернулся», – отлегло от сердца. Оказалось, Эрик, не желая «впустую» гонять свою машину, решил более детально обследовать районы наиболее вероятного появления противника, проходя над ними не один раз. Но враг ему тогда так и не встретился…

После возвращения из этого вылета Гептнера еще неделю продержали на земле, подвергнув дополнительным проверкам, после чего был вынесен окончательный вердикт: «Пусть летает». Так начался боевой путь Эрика. Надо сказать, что весь личный состав полка гордился не только его мастерским пилотированием и боевыми успехами. Нам было очень приятно, что плечом к плечу с представителями всех народов Советского Союза сражается наш, советский, немец-антифашист…

В ночь на 1 июля три экипажа (Гептнера, мой и, кажется, Преснякова) один за другим вылетели на «свободную охоту». Расстояние, немногим меньшее двухсот километров, отделявшее нас от перешейка между Чудским и Псковским озерами, преодолели без всяких затруднений минут за тридцать на экономичном режиме работы моторов – территория-то наша, так что опасности ждать неоткуда. Дальше – занятая врагом Эстония. Тут уж надо, вплотную прижавшись к земле, разогнать самолет до предельно возможной скорости, чтобы поскорее проскочить в Рижский залив южнее Пярну.

Прошло еще не более получаса, и мы уже летим над водой. Глаза до боли всматриваются в разрезающую морскую поверхность на две части сверкающую полосу, которую мы романтично прозвали «лунной дорожкой». Окажись на ней вражеское судно, и его черный силуэт может быть замечен с борта самолета. Конечно, шанс обнаружить неприятеля таким образом весьма невелик, но наш долг – максимально использовать и эту, пусть даже незначительную, но все-таки возможность.

Походили зигзагами по заливу туда-сюда – ничего. Даже самый захудалый транспортишка – и тот не попал в поле зрения.

– Ну и ладно, – объявляю свое решение экипажу, – в море потопаем. Там хоть что-нибудь да найдется. – И мысленно добавляю: «Если повезет, конечно».

Как это было уже много раз, на просторы Балтики выходим через Ирбенский пролив. Отчаянно впиваюсь взглядом в блестящий след, оставленный луной на морской глади, но пока безрезультатно.

Не без гордости отмечаю, что весьма неплохо научился держать самолет на небольшой высоте над морем. А поначалу так боязно было – вдруг настолько зазеваюсь, что не замечу, как в воду воткнусь. Ночь все-таки. Так тяжело было оторвать глаза от приборов… Теперь же отвлекаюсь на высотомер значительно реже. Набил руку…

И вдруг… Почти моментально из темноты выпрыгивают несколько характерных силуэтов. Конвой в кильватерном строю! Не успел я перевести дыхание, как, проскочив немного позади замыкающего корабля, потерял врага из вида.

Немцы также не успели должным образом среагировать на мое появление, поэтому в нашу сторону не было произведено ни единого выстрела. И сей факт я без преувеличения могу назвать своим огромным везением, ведь за те считаные мгновения, которые продолжался визуальный контакт с целью, мне удалось классифицировать входившие в состав конвоя корабли как два транспорта средних размеров, сопровождаемые эсминцем, сторожевым кораблем и еще парой тральщиков. Плотности их зенитного огня с лихвой хватило бы для того, чтобы с легкостью накрыть мой самолет метким залпом.

– Командир! – слышу резкий выкрик радиста. – Кто-то из наших попался!

«Гептнер! – сразу же пронеслась мысль. – Но как же так… Он ведь взлетал минут на пятнадцать раньше!» Но почему-то с первого мгновения я практически не сомневался в том, что это был именно Эрик.

Резко разворачиваю самолет. От увиденного меня моментально бросает в холод. Силуэты вражеских кораблей и судов, скрытые в ночной тьме, конечно же, совершенно не просматриваются. Но в этом нет никакой нужды. Их положение выдают тянущиеся словно из ниоткуда пунктиры трассеров, сходящиеся где-то посередине конвоя.

«Пристрелялись, сволочи!» – чуть было не сорвалось с моих губ. Ведь зенитчики, находящиеся на разных судах, зачастую ведут огонь несколько вразнобой – сказывается несогласованность определения прицельных данных. А здесь словно по заказу все бьют практически в одну точку.

В следующее мгновение как раз в том самом роковом месте пересечения трасс ярко вспыхнул огненный цветок. По инерции он еще некоторое время продолжал свое движение в прежнем направлении, но несколько секунд спустя начал терять высоту и вскоре исчез, поглощенный морской пучиной…

Ни с чем нельзя сравнить мучительное чувство, которое доводится переживать в те мгновения, когда на твоих глазах гибнут твои товарищи, а ты ничем не можешь им помочь… Ощущение собственного бессилия рвет душу в клочья, оставляя незаживающие раны, при одной лишь мысли о том, какие мучения предстоит пережить им в охваченном пламенем самолете, а затем в ледяной воде… Непроизвольно начинают подрагивать колени… «Хорошо, если экипажу посчастливилось погибнуть от осколков снарядов, взорвавшихся в кабине самолета… Дай бог, чтобы было именно так…»

Еще тяжелее сознавать, что в трагической гибели Гептнера есть изрядная доля моей вины. Ведь именно я заставил вражеских зенитчиков занять свои боевые позиции. Таким образом, все, что предназначалось мне, целиком и полностью досталось Эрику…

Первым моим побуждением было вернуться, чтобы атаковать злополучный конвой, ведь вновь отыскать его не составляло никакого труда… Но слишком велико оказалось деморализующее воздействие увиденного… Да и понимал прекрасно: этот отчаянный бросок – чистое самоубийство. Ведь враг находился в полной боевой готовности, прекрасно зная, что рядом находится еще один торпедоносец… «Но ведь я же должен… Должен…»

– Штурман, – мой голос прозвучал несколько хрипловато, выдавая следы все еще продолжавшейся внутренней борьбы, – отметь район и время…

Так и не смог я тогда заставить себя идти на верную смерть. Пришлось, выбравшись из Ирбенского пролива, поворачивать на юг, по направлению к Мемелю. Потрясенные пережитым, мы летели в абсолютном молчании. Никаких посторонних разговоров. Лишь штурман периодически сообщал о нашем местонахождении, корректируя направление полета. Той ночью нам так и не удалось обнаружить другую цель, поэтому пришлось возвращаться домой с торпедой.

После приземления мы со штурманом направились на КП. Наши угрюмые лица сразу же бросились в глаза командиру, но он, видимо, решив, что виной тому очередной безуспешный полет, миролюбиво произнес:

– Ну что, соколики, ничего не нашли… Бывает…

Немного собравшись с мыслями, я начал свой доклад. Конечно, делать окончательные выводы о том, кто именно был сбит над конвоем, было слишком рано. Хотелось верить, что этот самолет мог оказаться немецким ночным истребителем, увязавшимся за нами и по ошибке уничтоженным своими же зенитчиками. Поэтому о гибели Гептнера мы сказали лишь предположительно.