Книга Молния Господня - Ольга Михайлова

Джеронимо внимательно взглянул на отца Энеконе, ещё раз кивнул священнику на прощание, пожелав всех благ.

Вернувшись, растянулся на тахте. Долго молчал, чуть насмешливо улыбаясь. Сказанного отцом Теобальдо вполне хватило для осмысления одного позабавившего его факта. Он - инквизитор Тридентиума - ловит помешанных на дурманящих снадобьях обезумевших и похотливых идиоток, мерзейших содомитов, еретиков, двоеженцев, распутных капуцинов, магнатов с дьяволовыми клеймами... Он неподвластен никому, кроме князя-епископа, орденского капитула и папы. Он - сила страшная и неумолимая. И вот этой необоримой силой мягко, словно кошка, играющая с клубком шерсти, управилась единственная в этом городишке настоящая Чародейка, Ведунья, Ведьма - умная и страшная в своём запредельном уме, его руками безжалостно сведя счёты с враждебной ей кликой, погубившей её близких. Это она, неустанно следя за ненавистным Траппано, прознала о распутном обществе и донесла тогда в Трибунал. Вианданте восхищённо ухмыльнулся. Хитрая бестия. Счастье, что такая одна, и чиста настолько, чтобы понимать Истину. Если бы все эти бесноватые фурии обладали такими же мозгами - при их-то порочности - страшно подумать, что стало бы с городом... Но постепенно мысли Вианданте вернулись в иное русло - к рассказу падре Энеконе.

Он поразмыслил над ситуацией и наконец заговорил.

- Не знаю, поймешь ли ты меня, Элиа. В годы моего ученичества инквизитор из Неаполя, мессир Аугусто Цангино, человек умнейший, читая лекции нам в Болонье, признавался, что никогда не видел ничего страшнее ведьм, и говорил, что боится их. Тогда я его не понял - он плечом, помню, на седьмом десятке двери вышибал. Но теперь я поумнел и понимаю учителя. Я хочу быть осмотрителен. Даже если ты бросишь мне в лицо обвинение в трусости...

- Не брошу, - пробормотал Элиа, дожевывая у стола кусок сыра. - Я сам их боюсь. И Гоццано тоже боялся. Говорил, что безумие неуправляемо, а похотливое безумие неуправляемо вдвойне. Пред лицом безумия смелость сама становится безумием. Кроме того, знаешь, - Элиа поморщился, - как ни крути, но ведь если донна Мирелли права, и та же Лаура не могла получить своего и от десятка... что это, если не безумие?

Воспоминания все ещё докучали ему. Джеронимо развёл руками.

- Когда я передавал тебе слова донны Альбины, я думал, что они вернут тебе душевный покой. Напомню, что донна Мирелли особо отметила, что она, озлившись на твоё пренебрежение, просто пустилась во все тяжкие...

Элиа содрогнулся. Потом тихо прошептал, глядя в тёмный угол потемневшими глазами:

- Если так, то даже уцелей эта ведьма от зубов волчат, блуд всё равно привёл бы её в зубы дьявола...

Вианданте странными глазами посмотрел на друга.

- Ты, что же, считаешь, что она была ведьмой?

Элиа отмахнулся.

- Не будем уточнять. Да и вообще... а может ли женщина... не быть ведьмой?

Джеронимо поднялся и, подойдя к столу, порезал оставшийся больцанский сыр на кусочки, наполнил стакан вином.

- Это сложный вопрос, дорогой Элиа, как говорят по ту сторону Альп, eine ewige Frage, - задумчиво проговорил Вианданте, - однако один из наших преподавателей в Болонье, инквизитор Доменико Амальдини, муж мудрейший, святости великой, помню, всесторонне разбирал его. Но, ты знаешь, сам он отвечал на него всё-таки положительно, проводя различие в сфере модальности. Потенциально, да, все женщины - ведьмы в чистом виде, так сказать - per se, но не каждая реализует этот потенциал: кто - по лени, кто - не имея нужды, кто - по крайней степени глупости. Ну, и есть, видимо, одна из сотни, которая отвратится от колдовства по соображениям... высшей добродетели. Впрочем, по-моему, Амальдини говорил, что одна из тысячи? - Вианданте закатил глаза в потолок.

- Конечно, из тысячи, - уверенно проронил Элиа. - В любом случае, я тоже поумнел. Но, Бог мой... у меня есть дочь... Ещё несколько поколений такого распутства и дьявольщины - и мир погибнет.

- Нет, Бог не допустит такого. Я уверен, достаточно одного поколения, чтобы вылечить блудные болезни - и врачевание посылается человечеству. Французская болезнь уже сегодня страшит блудников до дрожи, всеобщая дороговизна разоряет сотни семей, разразись ещё война, али приди чума - все моментально встряхнутся да опомнятся. Распутство - грех роскоши, праздности да дурного родительского примера. Дочь добродетельной матери редко, но всё же может стать блудницей. Но дочь блудницы как может не стать потаскухой? Но достаточно вырастить одно поколение в условиях аскезы - и люди поумнеют. И следующее поколение воспитают в послушании заповедям Божьим. А когда смирят себя перед Богом, с новой силой уверуют - и ведьмовство, и блуд пойдут на спад. Ну, и нам дремать не надо, разумеется.

- Твоими бы устами... Но что будем делать с этими? О, Боже! Баранина стынет!

- О, да, трапезу надо закончить. Отец Энеконе отвлёк нас. Так вот, - проговорил Вианданте, внюхиваясь в аромат тушёного мяса и делясь со Схоластиком самый сочным кусочком, - для начала надо разобраться. Колдовство, как ты верно когда-то обозначил, бывает криминальным и демоническим. С первым мы познакомились в лице синьоры Вельо, и клянусь, я эту встречу, пока жив, не забуду. Следует, тем не менее, предположить, что колдовство в его демоническом варианте будет ещё менее безобидным. Это тоже убийцы, но убийцы безумные, отравленные афродизиаками, галлюциногенами, наркотиками и ядами. Их разум помрачен, сознание помутнено, чувствительность притуплена. Ведь некоторые - смеются при пытках! Но ведь и это не главное. Как, по-твоему, Элиа, много ли мужчин решится зимой провести ночь на кладбище, куда и денунцианты ходят по трое! Да ещё и - разрыть могилу? Бесстрашие и одержимая вера в дьявола, то есть непоколебимая убеждённость в том, что никаких нравственных запретов не существует - вот неотъемлемые свойства всякой истинной ведьмы. Такие убьют - из удовольствия убить. Но подобный демонизм - не есть одержимость. Одержимые - жертвы дьявола, ведьмы - его слуги.

То, что рассказал Энеконе, - продолжил Вианданте, - наталкивает на мысль, что бабы одержимы. Кстати, в здравом смысле отцу Теобальдо не откажешь... Около 1518 года в Ломбардии в местечке Монтикьяри, между Брешей и Кремоной, был довольно громкий случай одержимости, жертвой которого была вдова местного дворянина Антонелла Дагоберти. После смерти мужа благочестивая женщина решила уйти в монастырь, но как раз в это время с ней случилась какая-то таинственная болезнь. Врачи, тщетно наблюдая её некоторое время, увидели, что они имеют дело не с больной, а с одержимой, и уступили место заклинателям. Но и те долго не могли добиться ни малейшего успеха, но демон, овладевший несчастной, объявил свое имя. Его звали Персино.

Видя неудачу первых экзорцистов, епископ кремонский призвал новых. Экзорцизмы произносились на разных языках: латинском, греческом и даже на еврейском. Дело выходило очень громкое и привлекло к себе всеобщее внимание. На экзорцизмах присутствовали герцог миланский, епископы, знаменитейшие ученые, богословы и даже один доктор парижской Сорбонны. Подробное описание всего этого дела составил Эдоардо Миччи, придворный медик герцога миланского. "Эта дама, - говорит он в своих записках, - с трудом разбирала и понимала латынь в своём молитвеннике, а между тем, во время экзорцизмов свободно давала ответы на латинском, греческом и еврейском языках, а сверх того, говорила по-немецки и по-английски. Когда однажды кто-то из экзорцистов, обращаясь к ней с вопросом на латинском языке, поставил слово вместо родительного в винительном падеже, то ученый дьявол Персино, сидевший в одержимой, сейчас же поставил монаху на вид его погрешность". По словам того же Миччи, синьора Дагоберти иногда пускалась в рассуждения, обличавшие глубочайшую ученость и начитанность, так что ставила в тупик окружавших её учёных мужей.