Книга Генерал - Дмитрий Вересов

К обеду появился из Мюнзинга полковник Герре с рассказами о формируемой дивизии КОНР.

– Право не знаю, генерал, – не переставал удивляться он, – это ж дети, настоящие дети! Вчера получили три ягдпанцера и пару хетцеров[185], так они возились с ними до ночи, горючего истратили немерено, смеются, радуются. Это хорошая армия, но, простите меня, все же не совсем настоящая.

– Ваша задача, полковник, сделать ее настоящей.

– Вы, надеюсь, понимаете, что последний эпитет применим к ней с некоторыми ограничениями: настоящей и надежной она может быть единственно с точки зрения идей Русского освободительного движения. Если же рассматривать дивизию как инструмент нашего руководства, то ее никак нельзя так назвать. Майор Швеннингер сказал совершенно точно: у каждого русского свои причины ненавидеть советскую систему, и все стремятся к единой цели, к созданию нового государства на других основах.

Но ведь почти все они в той или иной форме пострадали и от немцев. И именно эти личные и политические обиды, укоренившиеся достаточно глубоко, вызывают яркие антинемецкие настроения…

– И могут привести к различным недоразумениям, вы это хотите сказать, полковник?

– Благодарю за понимание. Мы делаем все возможное для предупреждения эксцессов.

Трухин кивнул и перевел разговор на другое, хотя знал из донесений разведки, что дела обстоят не так блестяще именно в плане дисциплины в свободное время. И ладно бы это были грабежи крестьян или насилие над женщинами всевозможных национальностей из близлежащих лагерей. Только что был раскрыт заговор, предполагавший убийство нелюбимых офицеров и переход на сторону красных группы солдат из саперного батальона. Разумеется, их надо было расстрелять по суду, и в тот же день, но убивать своих среди немцев ни у кого не поднялась рука, и ограничились бессрочным арестом. И это тоже говорило не в пользу движения.

Теперь, когда существовала более или менее регулярная армия, пусть и в таком мизерном составе, Трухину стало легче: мы, наши, родина – все эти понятия можно было теперь сосредоточить только в ней. И, быть может, это была правда, ну хотя бы толика правды.

Люди вокруг хватались за любую соломинку – не в плане личного спасения, а в смысле спасения души. Разумеется, полно было и циников, и предателей, и расчетливых дельцов, но Трухин видел лица тех, кто собрался месяц назад уже в Берлине для оглашения манифеста. Это были исключительно эмигранты, военнопленные и остовцы. Огромный зал Европа-хауза у Ангальтского вокзала был заполнен до предела, а на улице стояла и слушала по громкоговорителю толпа. Было много духовенства во главе с митрополитом, что тоже придавало собранию очень русский и интимный характер. И реакция зала была здесь иной. Если в Праге манифест звучал лишь как отлично составленный документ, содержащий приемлемые идеи, то сейчас люди воспринимали его как воплощение мечты, той мечты, за которую боролось столько поколений русских. Многие плакали. «Как странно, ведь текст – это почти слово в слово то, что писали наши мальчишки-эсеры из второй гимназии во главе с Кокой Барыковым. А теперь он воюет против этого». Люди в зале не стеснялись слез, и можно было опасаться даже всеобщей истерики, поэтому Трухин быстро распорядился, чтобы начинали выступления из зала. Говорили сбивчиво, о разном, но во всех речах горела радость надежды. И это дорогого стоило. Он вышел тогда на улицу и увидел развевающиеся в германской столице русские трехцветные флаги. И он надвинул фуражку на лоб, чтобы никто не увидел слез.

На следующий же день в штаб стали поступать пожертвования. Трухин помнил Псков, но то, что происходило сейчас, сравнивать можно было, наверное, только с картиной в Нижнем Новгороде, где русские люди жертвуют всё по призыву Минина. Приносили деньги, золотые монеты, кресты, обручальные кольца, серьги, часы; приходили русские берлинцы, рабочие, пленные; через делегации передавали средства, собранные по лагерям. Кто-то принес бесценный документ, подписанный самим императором Петром, а старик-остовец, работавший на фабрике с двумя сыновьями, отдал сэкономленные три тысячи марок.

– Знаешь, в начале войны в Ленинграде тоже отдавали деньги на победу, – тихо заметила тогда Стази. – И целыми колхозами.

– В то, что отдавали деньги люди, – верю. Все мы – русские люди. А вот в то, что колхозами, – нет. Да и что там было отдавать, сама подумай?

– О, они будут все отдавать, грызться до последнего за ту власть, которая позволила им не скрывать свои звериные инстинкты, а пользоваться ими. И дети их, и внуки, ибо ничего больше у них нет. Немцы, может быть, и прозреют, ибо за ними века закона, а наши… – Она схватила его руку и прижала к щеке. – Я, может быть, верю, могу верить в политическое преобразование России, но после всего, что было, в нравственное верить не могу.

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА

Проповедь митрополита Анастасия 6/19 ноября 1944 года в православном кафедральном соборе Берлина, транслируемая по радио:

Во имя Отца и Сына и Святаго Духа!

На русской землѣ искони существовалъ такой обычай, по которому на всякое доброе дѣло, особенно общее, всегда, прежде его начинанiя, испрашивали благословенiе Божье.

И вы, дорогiе братья и соотечественники, вы, дѣятели и вдохновители русскаго нацiональнаго движенiя, и вы собрались здѣсь, показывая этимъ историческую связь великаго дѣла освобожденiя Россiи съ дѣянiями нашихъ отцовъ и прадѣдовъ.

Мы принадлежимъ къ разнымъ поколѣнiямъ. Не всѣ мы одинаково мыслимъ, не всѣ мы одинаково чувствуемъ. Но мы должны думать сейчасъ не о томъ, что насъ раздѣляетъ, а о томъ, что насъ соединяетъ. А насъ соединяетъ нынѣ всѣхъ одно чувство – смертельная непримиримость къ большевицкому злу и пламенное желанiе искоренить его на Русской Землѣ. Ибо мы знаемъ, что до тѣхъ поръ, пока оно царитъ тамъ, – невозможна никакая разумная человѣческая жизнь, никакое духовное продвиженiе впередъ; пока это зло угрожаетъ какъ нашему отечеству, такъ и всей Европѣ, – повсюду будетъ утверждаться смерть и разрушенiе. И поскольку вы, дорогiе братья и сестры, стремитесь сокрушить это страшное зло, поскольку вы боретесь за торжество свѣта противъ тьмы, правды противъ лжи, свободы противъ насилiя, христiанства и культуры противъ надругательства и уничтоженiя человѣческой личности, вы творите подлинно патрiотическое, даже болѣе того, мiровое дѣло, и Церковь не можетъ не благословить вашего великаго и святаго начинанiя.

Это движенiе подлинно заслуживаетъ названiя Освободительнаго, ибо оно стремится не только освободить человѣчество отъ самаго страшнаго ига, но и человѣческую душу отъ самаго лютаго гнета. Никогда человѣческое достоинство не было унижено такъ глубоко, человѣческая личность поругана такъ безпощадно, какъ въ наши дни подъ властью большевизма.