Книга Воскресение в Третьем Риме - Владимир Микушевич

«C'est vous enfin», – сказала Элен Софи, усаживая Платона рядом с собой на кушетку застланную тонкой, лоснящейся тканью. Ткань мягко вибрировала от прикосновения, будучи более роскошной, чем следовало бы в подобной келье. Сидя рядом с Платоном, Элен Софи искоса смотрела на него вопросительно, да и «enfin» (наконец) обязывало, и Чудотворцев начал рассказывать о работе над «Действом о Граали», не подчеркивая, но и не скрывая своего авторства и вскользь упомянув поездку в Пиренеи, где действо должно разыгрываться. «Et in Arcadia Ego», – чуть-чуть улыбнувшись, вдруг произнесла Элен Софи, не дожидаясь, когда сам Чудотворцев процитирует загадочную надпись. Чудотворцев запнулся. Неужели она в курсе его последних перемещений? Элен Софи произнесла латинские слова, как будто в Аркадии именно она. «А разыгрывать ваше „Действо“ будет театр „Красная Горка“?» – также внезапно спросила она по-русски.

– Нет, насколько мне известно, театр «Perennis», – смущенно пролепетал Чудотворцев.

– Oui, le Theatre Pyrénéen, – утвердительно кивнула она, – но разве это не один и тот же театр?

Чудотворцев совсем смешался.

– Разве тем и другим театром не руководит monsieur Vedro? – продолжала частить она. – Разве monsieur Vedro не преследует ту же цель, что и вы, monsieur de Merveille?

Она и это знала!

– Что же показал, наконец, анализ… моей крови? – кое-как пролепетал Чудотворцев, чтобы сказать что-нибудь.

– Чтобы завершить анализ, нужно еще кое-что, – сказала она, – выдернув из губ дымящуюся пахитоску, и губы ее показались еще более красными.

– Но какова же все-таки цель анализа? Что он должен показать? – настаивал Чудотворцев.

– Анализ должен показать, насколько вы предрасположены к бессмертию, – без всякого выражения ответила она по-русски, как будто речь идет об обыкновеннейшей вещи.

– К бессмертию души? – спросил он, пытаясь придать своему вопросу ироническую интонацию.

– Нет, к физическому бессмертию, если слово «физическое» здесь уместно, – сказала она.

– Но ведь Федоров предполагал воскрешение мертвых, а не бессмертие живых.

– Mais oui, chez monsieur Vedro est la résurrection atificiele, chez nous l'immortalité elementaire.

– У Федорова искусственное воскрешение, y нас (то есть у вас) элементарное или стихийное бессмертие, – зачем-то попытался он перевести ее слова.

– C'est vrai. Верно, – подтвердила она.

– Но согласитесь: это не одно и то же.

– Это общее дело, l'œuvre commune. Помните: «ибо воскрешение будет делом не чуда, а знания и общего труда», – процитировала она по-русски. – В этом общем деле и мы участвуем.

– Через ваши анализы крови?

– Да, бессмертие человека в его крови, и мы намереваемся вернуть человеку бессмертие через переливание крови.

– Но Федоров предлагает или предполагает собирать частицы умерших тел из сидерических, из звездных далей, из теллурических (земных) глубин. Для него вещество – это прах умерших отцов.

– Oui, la résurrection des pefés, воскресение отцов, – снова закивала она. – Этого вы и хотите достигнуть вашим «Действом о Граали». Но чтобы воскрешать, нужно по меньшей мере быть бессмертным самому, и для человека естественно быть бессмертным. Пусть мертвые хоронят своих мертвецов; бессмертные будут воскрешать мертвых. Le Sang Real – это и есть бессмертие в человеческой крови. Капля бессмертной крови в принципе может вернуть естественное бессмертие человеческом уроду.

– У кого же эта капля?

– У некоторых. Может быть, у вас, monsieur de Merveille. Но наверняка у вашего лесного старца и у него. (Она кивнула в сторону образа, освещенного лампадой, нежно коснувшись руки Платона.)

– И тот, у кого эта капля, сам не умирает?

– Иногда умирает, бывает убит, но кровь его дарует бессмертие другим, даже его убийцам. Такова кровь истинная, царская кровь, Le Sang Real. В этом смысл жертвоприношений, отсюда тяга к цареубийству, отсюда же Святые Тайны, l'œuvre commune – la communion – общее дело…

Она уже не тараторила, она лепетала эти слова, и губы ее влажно и жарко алели в отсветах лампады.

– Но что такое бессмертие без воскресения? – спросил Платон, слегка отстраняясь от нее. – Можно ли представить себе Шекспира, бесконечно сочиняющего свои драмы, или Ньютона, бесконечно продолжающего изучать небесную механику, не говоря уже о нелепости бесконечного продолжения такой деятельности, какою прославились Александр Великий или Наполеон?

Не сразу он сообразил, что процитировал наизусть Владимира Соловьева, почувствовав, что сам он смешон и нелеп, хотя, может быть, это-то и спасло его.

Но мадам Литли не смеялась. Напротив, ее глаза подернулись тенью грусти, потемнели даже в сумраке комнаты, и трудно было себе представить, что они могли казаться голубыми.

– Ах, monsieur Solo-vieux, состарившийся в одиночестве! Non, c'est ne pas votre sort, не такова ваша участь! Ваш анализ крови уже показал, кто вы; для окончательного результата требуется еще кое-что…

– Что?

– Послушайте! Имя Лилит говорит вам что-нибудь?

– Лилит, первая жена Адама, еще до Евы…

– Верно. Сотворена не из ребра, из той же субстанции, что Адам. Всегда знала, что нельзя быть образом и подобием Бога, не имея ничего от Бога. Знала же, знала, что от Бога у Адама кровь, кровь истинная, Le Sang Real… Хотела, хотела его крови…

Она употребляла глаголы без местоимений, так что в прошедшем времени подразумевалась «она», но может быть, «я». Платон снова отстранился от нее.

– А что же Адам?

– Он не отважился… Он хотел только того, чего потом хотели все и стал, как все…

– А Адам был бессмертен?

– Был бы бессмертен, если бы не та… из его ребра. Она заставила его попробовать запретный плод, что в нем самом, чего не было в ней, и с тех пор он смертный, как она…

– А Лилит? (Он чуть было не сказал: «А вы?»)

– Вы знаете, как другое имя Лилит: Одем – Краснота…

И снова Чудотворцеву почудилось, что рядом с ним Весна-Красна с Красной Горки, она же Снегурочка, но не та, не другая, кого он искал. Сходство было несомненное, но запретное, отталкивающее, а не влекущее, как до сих пор.

– И чего же вам не хватает… для анализа крови? – спросил он уже с явной иронией, подчеркнуто отстраняясь от нее.

– Того, на что не отважился Адам! Osez, osez, monsieur de Merveille, отважьтесь! – навязчиво льнула к нему она, но он оттолкнул ее, как назойливую жрицу любви, и, не прощаясь, захлопнул за собой дверь. Уже на улице он вспомнил, что проба его крови осталась у нее, как и кровь Лоллия, и пожалел, что дал ей кровь на анализ, что нельзя вернуть эту кровь себе в жилы, хотя… хотя, может быть, он жалел уже и о том, что анализ не был доведен до конца, что бы это ни значило и чем бы это ни грозило.