Книга Не говори маме - Наталия Борисовна Рязанцева

моя Алиса, с ней ночью бывает — смех без причины, переходящий в рев.

Я ночью прислушалась — вертится, читает. У меня тоже бессонница, и я не пошла на тот берег прогуливать шляпку, куда с таким лицом? Недолго я тешилась мечтой о завтраке на траве, и на том спасибо, Карина правильно говорит — надо обратить внимание на девочку. И вот я пишу, пишу, пишу, докапываюсь, а концы с концами не сходятся, у нее «неуловимое лицо», ну да, наши помятые жизнью лица уже открылись, какие есть, а у них — неуловимые, можно напялить любую роль, все роли еще впереди. Я думаю не о том — они же ее просекли, они раскусили, что она сама пустила слух. Таких в гувернантках не держат. Ее же выгонят! Одно только может быть оправданьем — я выдумала, девочку ввела в заблужденье. Или она, или я. Вот, наверно, звонит Карина. Господи, почему мы не продали эту дачу!..

«Не говори маме»

рассказ внучки в электричке

— …Бабушка Ира — вот куда мы сейчас едем — у нас в детстве считалась королевой. Мы к ней ходили по праздникам. На меня надевали все самое лучшее. На елку, на дни рожденья, на Пасху. Нет, она в Бога не верила, но у нее всегда были самые красивые пасхальные яйца, и куличи, и старинная формочка для Пасхи с буквами «Х.В.» Я прислушивалась — чего-то они с мамой всегда не договаривали и меня гнали из кухни.

У них уже тогда были натянутые отношения, мягко говоря. Отец как-то сказал, когда возвращались с елки: «Твоя Снежная королева детей бы лучше пасла, чем…» А я вступилась за бабу Иру, почему-то я всегда была за нее: «Она не снежная, она нежная». Они засмеялись — «ага, как Багира». Багира — это тоже от меня пошло. «Ба-Ира, ба-Ира» — я звала ее в детстве, а глаза у нее были тигриные. Вообще-то она Ираида, но Багира — ей понравилось.

А потом уже, когда мать с отцом разошлись, я все подслушивала — чем они так друг друга раздражают? Мама в церковь стала ходить, приняла крещение, уже взрослой, а Багира этого не одобряла… Они сдерживались, при мне не ссорились. Только и слышно из кухни — «все, молчу, молчу!..» И опять заводятся — с чего, непонятно, а коронная фраза — «только мне не ври!» — на весь дом. Как у всех, даже скучно, но однажды — запомнилось на всю жизнь: Багира стоит уже в прихожей, новые перчатки натягивает и говорит маме — весело так, с огоньком в глазах: «А мне, — говорит, — Бог и так все простит — хотя бы за то, что я никогда не врала, что я в него верю». Умыла, в общем, мамочку мою новообращенную, да еще при мне. Последнее слово всегда оставалось за бабкой.

А я потом в школе повторяла подружкам ее остроумное изречение. Мне нравилось, что она такая красивая, и выглядит моложе мамы, и одеваться умеет.

Она как раз тогда замуж вышла в третий раз, за деда Витеньку. Это его дача — куда мы едем — академическая. Потом уж я узнала, от злых языков, что она деда Витеньку десять лет добивалась. Была тайной любовницей, потом «официальной», секретарем-референтом, и говорят, весь институт держала в руках, когда он стал болеть и из больниц не вылезал.

А я у них только одно лето провела в детстве, вот на этой даче, куда мы едем… Дед Витенька бегал со мной за бабочками, он все их названия знал. Но они каждое утро уезжали на работу, меня оставляли с какими-то соседками, няньками — никого не помню; помню, что я целыми днями их ждала. Выходила на дорогу, высматривала машину, волновалась — а вдруг они не приедут? Они мне книги по очереди читали. Один раз Багира читала — читала и заснула прямо в кресле. Нужна я им была, как собаке пятая нога. Но разве в детстве это понимаешь?

А потом уже, когда Виктор Семенович умер, я Багиру редко видела, она всегда на работе, живем в разных районах. Только пару раз к ней с мальчиками приезжала, деться же некуда. В девятом классе Вадик у меня был — «сурьезный» юноша, математик, программист. На два года старше, из «хорошей семьи». Багира как на него взглянула — он мне сразу и разонравился. Ни слова плохого не сказала. Все про лекарственные травы говорили, про кошек и собак, а он такой воспитанный — поддерживает разговор, якобы ему интересно… А я вдруг думаю — чего это он тут делает? И вся любовь. Но это, конечно, и не любовь была, а так — лестный вариант, перед девчонками хвастаться, что у меня «своя жизнь»…

Но и со Славкой, в институте, такая же история. Славку ты помнишь. Мы с ним после первого курса все отношения выясняли. На даче целую неделю провели, и все, и разбежались. Он потом сказал: «Это твоя Багира порчу навела». Я у нее и спросила: «Правда, что ты умеешь порчу наводить? Всю любовь как ветром сдуло». «Ага, — говорит, — я их из рогатки отстреливаю, твоих амурчиков, а бедный Славик мне очень понравился, я бы его увнучила, а для тебя он слишком хороший». «Значит, выходит, я плохая?» Багира и глазом не моргнула: «Конечно, ты вся в меня».

И все наши разговоры кончались страшным шепотом: «Только маме не говори» — «и ты не проговорись» — ну, например, что мы у нее неделю прожили. Мы с ней вместе придумывали, где я была и с кем. А у мамы просто тяжелый характер и никакого чувства юмора. И любимая у нее фраза: «Только мне не ври!» И такой у нас дома суровый климат, что и хочется иногда ее пожалеть, приласкать — «мамочка, родная то да се, кому же мне еще врать, я — в пределах нормы…», но как посмотрит — насквозь! «только мне не ври!» — всякое желание отпадает.

Но почему-то я Багиру очень редко видела. Только по телефону мы душу отводили, когда дома никого. И были мы у них в институте, когда ее на пенсию провожали. Там, я заметила, многие вздохнули с облегчением, ее «железной леди» называли за глаза, а восхваляли неумеренно, стихи читали, частушки сочинили, пафосные речи… Она даже глаза прятала — от лицемерия. Как раз у нее глаз один чуть опустился — воспаление лицевого нерва.